Сочинения в трех томах. Том 1 - Майн Рид

Все эти мысли молнией пронеслись в голове Генриха. Он стал оглядывать свое убежище, желая убедиться в том, насколько оно безопасно. Ведь индейцам могло прийти в голову пошарить и в шахтах. Оглядывая пещеру, Генрих увидел в глубине две светящиеся точки. Точки эти блестели не мигая; сомнения не было — это была пара глаз! Генрих не мог оторваться от них. Он не раз слыхал, что и дикого зверя можно, так сказать, очаровать устремленным на него пристальным взором, он захотел испробовать теперь силу своих глаз и не мигая вперил их в неведомого зверя. Думая об обороне, он пришел к тому заключению, что нож очень мало поможет ему в борьбе с медведем, например; лучше зарядить револьвер.

Не отрывая глаз от неведомого врага, он нащупал пороховницу и зарядил пистолет. В то время, как он, насаживая пистон, произвел едва заметный стук пистолетного курка, глаза дикого зверя мигнули, дрогнули: он, конечно, собирался броситься. С быстротою молнии Генрих поднял револьвер, но, прежде чем успел выстрелить, услышал человеческий голос:

— Погодите, черт возьми! А ведь я думал, что против меня сидит каналья-индеец. Кто вы? Биль Гарей?

— Нет, — сказал Генрих, — я не Биль Гарей.

— Да, Биль узнал бы меня раньше; он узнал бы Младенца по глазам, а старик узнал бы, в свою очередь, Биля. Боюсь, что бедного Гарея уж и на свете нет! Ах, проклятая история! Вот что значит очутиться без ружья! С моим карабином мне не пришлось бы прятаться в этой яме, как какому-нибудь трусливому зверю. Да, пропал мой чудный карабин, пропала и моя бедная кобыла. И я безоружен и беззащитен. Проклятая судьба… Вы молодой друг капитана?

— Да.

— Я не видал, как вы вошли сюда, а то, конечно, заговорил бы раньше. Я ранен в руку и, должно быть, осматривал рану в то время, как вы вошли. За кого же вы меня приняли, что хотели стрелять?

— Да, по меньшей мере, за бурого медведя.

— Ха-ха-ха! Вот так штука! Ну, если я увижусь с Гареем, посмеется он над тем, как старого Рубэ приняли за бурого медведя… Ха-ха-ха!

И старый зверолов так искренно и громко хохотал, как будто он был в веселом обществе, за тысячу верст от всякой опасности.

Глава XX

ПРАЗДНЕСТВА

Зверолов уселся рядом с Генрихом, чтобы разговаривать потише и вместе наблюдать за тем, что происходит снаружи. Новая толпа индейцев остановилась у трупов; как и прежние, они с недоумением разглядывали блестящий и гладкий череп лысого Годэ. Генрих сообщил Рубе свои опасения, как бы не открыли их убежище.

— Маловероятно, — шепнул Рубе в ответ. — Не станут же они осматривать все шахты: ведь их по обеим сторонам наберется до сотни. Почти все наши попрятались в них. Я скорее думаю, что индейцы бросятся в другую сторону… Батюшки, собака бежит! Ах, проклятая, ведь она нас выдаст!

Генриху сообщился ужас старого зверолова; он видел, как Альп бегал по оврагу, обнюхивая и отыскивая след своего хозяина. Почуяв его наконец, он наткнулся дорогой на трупы убитых, на минуту остановился перед ними, потом одним прыжком очутился в пещере и бросился к своему господину. Раздавшийся в то же время радостный крик индейцев возвестил несчастным узникам, что убежище их открыто. Напрасно Рубе отгонял и отталкивал Альпа ногой: выгнанный из пещеры, он стал жалобно выть у входа, а там уже собралась кучка навагоев, заслонившая собою свет и громко шумевшая.

— Вот когда надо пустить в дело револьвер, — сказал Рубе, — заряжайте скорее его на шесть выстрелов.

— Успею ли? — спросил Генрих.

— Успеете! Они сейчас пойдут в шалаш за светом. Готовьтесь же ухлопать побольше их.

Едва Генрих кончил заряжать, как у входа появился индеец с горящей головней, которую он собирался бросить в пещеру, чтобы осветить ее.

Генрих выстрелил, индеец упал, мертвый, на головню. Раздался яростный крик индейцев, они отскочили от входа.

Немного спустя протянулись чьи-то руки и оттащили труп от пещеры, а еще через некоторое время индейцы натащили хворосту, разложили костер у входа в пещеру и зажгли.

Острый удушливый дым под напором наружного воздуха стал наполнять пещеру. Генрих почти задыхался, когда Рубе сказал:

— Теперь пора, вперед!..

С храбростью отчаяния Генрих бросился вперед, выстрелил раз, другой… Вокруг него мелькнули томагавки, ножи… еще выстрел и…

Когда он пришел в себя, то лежал распростертый на земле. Альп лизал ему лицо. Обморок был непродолжительный; индейцы стояли тут же вокруг и горячо разговаривали между собой, жестикулируя. Один из них оттолкнул других, стоявших подле. Это был Дакома.

Сильная боль в голове беспокоила Генриха. Он испугался, уж не содрали ли с него скальп, пощупал голову и волосы и убедился, что ранен в голову ударом томагавка.

Рана была неопасная. Он вспомнил о товарище, стал оглядываться по сторонам, но нигде не видел Рубе. Неужели тому удалось бежать?

Генриху не дали долго задумываться по этому поводу. Двое индейцев взяли его, подвели к обгоревшему шалашу и связали руки и ноги. Тут же находилось еще несколько охотников, тоже связанных. Между ними были Санхес — бывший наездник, Барней — ирландец с рыжими волосами и еще трое, которых Генрих не знал по именам. Все эти пленные сидели и стояли перед шалашом, откуда индейцы выбирали трупы своих и белых. Между последними Генрих со страхом ждал увидеть Сэгина, к счастью, его тут не было. Вокруг обгорелых трупов индейцы во все горло вопили и грозили мщением бледнолицым.

После этой церемонии они усадили или, лучше сказать, положили пленных на мулов таким образом: ноги их связали на груди мула, руки под брюхом, подбородок упирался в круп — положение крайне неудобное. Мулы, не привыкшие к такого рода всадникам, ржали и брыкались, что причиняло новое страдание привязанным пленникам и доставляло большую радость диким мучителям.