Мифология греков и римлян - Алексей Лосев

Стоит отметить также и тот разнообразный стиль, в котором дошли до нас античные изложения мифа. Если Аполлодор и Гигин подавляют своей обычной сухостью, краткостью и позитивной фактологией, то Овидий дает этот миф со своим обычным художественным реализмом и пластикой, доходящей до натурализма. Таково описание внутренностей умерщвленного Марсия, потоков его крови, его разодранной груди и пр. (Met. VI 387—391). Декадент Филострат Младший (Imag. 3) не преминул развить тонкий и изощренный психологизм при описании картины, изображающей момент окончания состязания. Марсий стоит у сосны, на которой его будут вешать, его взор выражает смертельную тоску. Флейта валяется на земле как никому не нужный предмет. Кровожадный палач точит железо, чтобы сейчас же приступить к делу. Но лучше всего изображен Аполлон. Аполлон нарисован здесь отдыхающим на какой–то скале:

«Налево от него лежит лира, левой рукой он еще тихо ударяет по ней, едва касаясь струн, заставляет как будто звучать их. Посмотри на спокойную внешность этого бога, на улыбку, что цветет на его лице. Правая рука лежит у него на груди, слегка поддерживая плектр[38] — радость победы сделала ее более вялой».

Этот миф о состязании с Аполлоном — далеко не единственный. Выше мы уже указали на миф у Овидия о состязании Аполлона и Пана. Известен рассказ об убийстве Аполлоном певца Лина, сына Урании и Амфи–мара и внука Посейдона. Этот Лин тоже был убит за попытку состязаться с Аполлоном в пении. Подробный рассказ об этом с разными деталями о самом Лине находим у Павсания (IX 29, 6—9); об этом читаем также и у Диогена Лаэрция (Proem. 4). У Гомера (Од. VIII 225—228) рассказывается о некоем Эврите, который тоже вздумал состязаться с Аполлоном и тоже был им застрелен. Сюда же необходимо присоединить известные мифы о состязании с Музами, которые в этом смысле неотделимы от Аполлона и составляют его всегдашнее окружение. Уже у Гомера (Ил. II 594—600) рассказывается о Фамириде Фракийском, который за попытку состязаться с Музами в игре на кифаре и пении был ими ослеплен и лишен художественного дара. Так же и дочери Пиэра за попытку состязаться с Музами были превращены ими в птиц. При этом Антонин Либерал (9), излагающий этот миф, так говорит о состязании:

«Пока пели дочери Пиэра, все заволокло мраком, ничто не внимало их пению. Но запели Музы, и остановились в своем течении небо, и звезды, и море, и реки. К небу начал подниматься от наслаждения очарованный Геликон, пока не удержал его, по воле Посейдона, Пегас, ударив своим копытом но его вершине».

ж) В многочисленных текстах отражены постоянные убийства, совершаемые Аполлоном и Артемидой. Эти боги, и особенно Аполлон, изображаются грозными, мощными, бессердечными и прямо злыми. Можно только разводить руками по поводу того обычного представления, прививавшегося буржуазной наукой, согласно которому Аполлон — это юноша–артист, с мягкими чувствами и красивыми поступками, который только и знает что играет да поет. Первоисточники, взятые из самых разнообразных периодов античности, говорят о том, что первым впечатлением от этого бога были у всех только ужас и остолбенение. Этот ужас, как изображают источники, всегда испытывала даже неодушевленная природа, все женщины и мужчины и даже боги и весь Олимп. Когда Лето собиралась родить Аполлона, то ни одна земля не хотела ее принять, испытывая трепет перед имеющим родиться грозным богом (Hymn. Нот. I 47 и сл.). В ужасе трепетал также и Делос; и если он согласился, то только после страшной клятвы Лето, что Аполлон не сделает ему ничего плохого, но учредит на нем свое святилище (там же, 70—88). Когда Аполлон пришел в Криссу и наполнил ее своим сияньем (Hymn. Нот. II 267—269), —

…громко вскричалиЖены крисейцев и дочери их в поясах многоценныхОт Аполлонова взблеска. И ужас объял их великий.

Когда Аполлон явился аргонавтам во всей своей красе, путешествуя из Ликии к гиперборейцам, с развевающимися волосами, потрясая землей и морем, то, по изображению Аполлония Родосского (II 681—684, Це–рет.), аргонавты —

Как увидали [его], всех ужас объял несказанный. Не смелиПрямо на бога глядеть, в его дивные очи, но долу,В землю глаза опустивши, стояли. По воздуху к морюМимо прошел он, от них в отдаленье.

После того как Аполлон объявил на Делосе о начале своих пророчеств (Hymn. Horn. I 134 и сл.), —

…все же богиниОстолбенели. И весь засиял, словно золотом, Делос.

Аполлон ужасает и всю олимпийскую семью (Hymn. Horn. I 1—4):

Вспомню, — забыть не смогу, — о метателе стрел Аполлоне,По дому Зевса пройдет он — все боги и те затрепещут.С кресел своих повскакавши, стоят они в страхе, когда онБлиже подступит и лук свой блестящий натягивать станет.

И только когда его принимает и усаживает Лето, единственная, кто его, как мать, не боится, — только тогда Зевс подает ему чашу с напитком, и притом именно Зевс, а не кто–нибудь другой, и только тогда боги занимают свои прежние места (там же, 5—13).

Гермесу он угрожает низвергнуть его в Тартар и притом еще заявляет, что даже и Зевс не сможет его оттуда освободить (III 255—258). Каллимах (Hymn. II 29) прямо говорит, что Аполлон восседает одесную Зевса.

Такой мощный и злой демон, который у Гомера «шествует, ночи подобный» (Ил. I 47), а в Гомеровском гимне (III 217) «покрывает свои плечи темно–багряным облаком» и которого до поздних времен называли Титаном (Hymn. Orph. XXXIV 3 и Anon. h. in Apoll. Abel. Orph., p. 285, 20), в период восходящей греческой цивилизации расценивался как нечто аморальное, противоче–ловеческое и даже преступное. Любопытно, что Ватиканские мифографы (II 19), именуя Аполлона Титаном, подчеркивают, что «он один из тех титанов, которые подняли оружие против богов». Вот почему Ахилл у Гомера (Ил. XXII 15—20, Гнед.) выдвигает против Аполлона такое обвинение, которое в дальнейшем не смогут опровергнуть ни софокловская апология, ни орфическое молитвословие:

Так обманул он меня, о зловреднейший между богами!В поле отвлек от стены! Без сомнения, многим еще быЗемлю зубами глодать до того, как сокрылися в Трою,Славы прекрасной меня ты лишил; а сынов ИлионаСпас без труда, ничьего не страшася отмщения, послеЯ отомстил бы тебе, когда б то возможно мне было.

з) В заключение необходимо сделать одно замечание, тесно связанное с этой характеристикой и относящееся к так называемым ипостасям Аполлона. Мы не будем здесь исследовать эти ипостаси ввиду большой сложности этой проблемы, но все же необходимо высказать об этом хотя бы основное.

Понятие ипостаси уже давным–давно фигурирует в мифологической науке, но нет еще его подробного раскрытия и существенного обоснования. Для нас это понятие представляет в настоящей работе исключительно только исторический интерес. Мы исходим из слабой расчлененности первобытного мышления, зависящей от низкого состояния производительных сил. Это слаборасчле–ненное мышление всегда готово в любом предмете находить все другие предметы, целиком или отчасти; оно всегда готово в каждой вещи и в каждом существе находить зародыши также и всех других вещей и существ, до поры и до времени скрытых, но иногда вдруг проявляющихся с неведомой силой, что, собственно говоря, и делает все предметы и существа, которыми оперирует первобытное мышление, магическими. Поэтому, строго говоря, для первобытного мышления каждая вещь заменима всякой другой вещью, т. е. является ее ипостасью. Конечно, речь идет здесь только о принципиальной стороне дела. Фактически же каждый субъект и каждый индивидуум из первобытного общества всегда имеет более или менее ограниченный круг представлений и тем самым для каждой вещи более или менее ограниченное число ипостасей.

В дальнейшем эти ипостаси для данного существа или для данной вещи уже преодолевают ступень своего прямого и непосредственного отождествления с ними. Они получают некоторую самостоятельность и только остаются в том или ином смысле связанными с этими вещами и существами. Наиболее типичные связи — это любовь и брак, порождение потомства или связь с родителями, ненависть и убийства, взаимные перевоплощения и совместные предприятия.

Если подойти так к Аполлону, то, строго говоря, все его отцы и дети, любимцы и враги, все убитые им и вообще все те, с которыми он имеет в мифе те или иные отношения, все они когда–то были тождественны с ним, и все они были когда–то его ипостасями. Разумеется, этот период мифологии слишком давно прошел; и материалы, находящиеся в нашем распоряжении, почти уже потеряли всякую память об этой архаической «всеипос–тасности». Поэтому современные представители мифологической науки напрасно стараются разыскивать ипостаси Аполлона, прибегают к бесконечным домыслам, для которых большей частью нельзя привести ни одного доказательного текста. Из героев, которые чаще всего фигурируют в виде ипостасей Аполлона, можно привести Карна, Иона, Аристея, Кипариса, Гиацинта, Эака, Эсо–на, Атимния, Гектора, Филаммона, Филоктета. Доказывать при помощи точных филологических методов ипо–стасность этих героев для Аполлона является весьма тяжелой научной задачей, и мы предпочитаем от этого отказаться. Тем не менее совершенно ясно, что и эти герои, и многие другие в те или иные времена были прямыми ипостасями Аполлона.