На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

вечером капитан Сипаков и подошел к окошку.

– А, вот оно, вот! – улыбнувшись, крякнул он, завидев въезжающую в ворота почтовую повозку, и потер себе руки.

– Шляпку вот эту отправь, не забудь, в Чимкент; вот и укупорка вся цела прежняя, только адрес я маленько залила салом; ну, да там разберут! – говорила Анфиса Петровна, принеся из-за своей перегородки шляпку с цветами и бантами, надколотый ящик, тряпку и веревочки с припечатанными концами.

– Эк ты ее потрепала! Как я ее теперь отправлю?

– Известно, носится, не железная она, материал, ишь ты, какой дрянной!..

Анфиса Петровна потянула за банты.

– Говорила – на один раз, в церковь только сходить, а вот как заносила чужую вещь!..

– Ничего, не впервой; мантилью, что в Ташкент купчихе Федоровой из Петербурга высылали, я, почитай, два месяца носила, а ничего, сошло!

– Да, пока жалоб не было, Бог миловал!

– Была бы укупорка в порядке, а там не наше дело!

– Поди чай готов?

– Тут, что ли, пить будешь?

– На дворе, за сараем. Ну, поди, не мешай! Постой! Там у тебя еще что-то есть? Душегрея никак?

– Пардесю2, да ты ее погоди до следующей почты; послезавтра надеть надо!

– Ну, проваливай.

Анфиса Петровна вышла, захватив из почтового чемодана какую-то газету в обертке. Сипаков принялся за разборку.

Пришел юнкер Подковкин, забежал маркитант Моисей Касимов, заглянула в окно еще какая-то физиономия с бакенбардами.

– Вы, братцы, идите-ка за сарай, к Анфисе Петровне, а я пока займусь по службе! – пригласил их Сипаков.

– Служба прежде всего! – согласился Подковкин. – А-а, поглядеть, что это за книжица? – полюбопытствовал он и, захватив с собой «книжицу», вышел.

– Газеточек парочку можно? – осведомился Моисей Касимов и, не дожидаясь ответа, направился за сарай, тщательно освобождая на ходу «Сын Отечества» из его оболочки с печатным адресом.

– Смотри, назад в порядке вернуть! – крикнул им вслед капитан. – Эх, служба! – вздохнул он. – А частной-то переписки нынче что-то немного!

«Вот так-то оно, – думал он, занимаясь „разборкой“, – другой заорет: незаконно, мол, подло! А поди-ка сам, поживи здесь, в Забытом, шестой год, как я, не то еще со скуки сделаешь». – Анфиса, ножичек мой перочинный пришли и свечку! – «Кому какой от того вред может быть? А никакого; другой и не заметит вовсе, что в его писульку заглядывали, а мне польза и назидание. Эх, подумаешь, другой раз какие только письма бывают занятные, никаких романов не надо. „Петру Максимовичу Пустопорожнему, в собственные руки“, ну, это побоку. – Что же ножичек-то? – „Его превосходительству“… гм, печать частная, без орла… Эх! Подмывает, а страшно… а в этаких-то настоящий смак и сидит… Нешто Подковкина, позвать, он мастер? В прошлом году эдак-то большое бедствие для друга своего закадычного предупредил: донос это на него шел, куда следует, шел-то он шел, да не дошел… хе, хе… „Господину Перловичу в Ташкент“… ну, это значит в карман; ужо поглядим!»

– Герася, нонче из нарядов ничего нет? – появилась в дверях Анфиса Петровна со свечкой и ножичком.

– Погоди, после, еще не глядел по тюкам!

– Маланья Ивановна забегала, сказывала: может, для ней пары ботинков каких-нибудь не будет ли, или там что-нибудь из другой обуви?

– Так вот я для твоей Маланьи Ивановны службой рисковать стану. Накось!

Сипаков сложил свои персты весьма непочтительно и протянул их к своей супруге.

– Только на невежество и способен, потому – мужик!

– Чаю пришли, ступай, графинчик тоже!

Часа два «разбирал» капитан почту. Анфиса, было, сунулась к нему, да дверь была на крючке.

– Что, занят еще? – осведомился Моисей Касимов.

– Заперся! – со злостью отрезала Анфиса Петровна. – Все, чтобы только от жены сделать тайно!

– Нельзя же, может, какой секрет государственный!

– Окна извнутри завешаны, – сообщил юнкер Подковкин, – я, было, заглянул, ан нет!

– Графин я ему туда снесла, нескоро теперь выйдет!

– А мы пока своим делом заняться можем… сдавай-ка, брат!

– Засядем… – согласился Подковкин,

Анфиса Петровна занялась по хозяйству.

Совсем стемнело, и давно уже пробили вечернюю зорю на фортовой гауптвахте. Засветились ряды красноватых четырехугольников – казарменных окон; мутная луна поднялась над рекой. Окончил Сипаков свои служебные занятия.

– Ты что, словно как не по себе? – заметила ему заботливая супруга.

– Ничего, что же, я в порядке. Все как следует. А что?

– Важное есть что-либо, надо полагать? – спросил Моисей Касимов. – Верно-с?

– Пустяки все… Что же, господа, преферансик?

– Не поздно ли?

– Что за поздно, самое время. Днем-то выспались, небось?

Уселись за преферанс.

Невнимательно играл Сипаков, не замечал ходов своего партнера, не замечал даже сигналов, которые делала ему Анфиса Петровна, успевшая как-то подглядеть прикупку.

Семь в червях без четырех остался.

– Фю-фю! – подсвистнул юнкер Подковкин и подозрительно поглядел на хозяина.

– Так, мол, и так, Иван Илларионович, вот, мол, какие дела под вас подвод…

– Что такое? – озадачился юнкер.

– Чего-с? – даже со стула вскочил Моисей Касимов.

– А? Как? Кто с чего ходил? – опомнился Сипаков и, выхватив какую-то карту, поспешил прихлопнуть ей пройденного Касимовым козырного туза.

– Нет, шалить изволите, так не полагается! – засмеялся маркитант.

– Не лучше ли бросить? – посоветовала Анфиса Петровна, предвидя для своего супруга плохие результаты пульки.

– Доиграем, отчего же?

– Ужин простынет!

– Ну, побережем записи до завтра! – предложил сорокалетний юнкер.

Покончили, поужинали, разошлись.

– Что бы такое было? Не догадываетесь? – спрашивал у Подковкина Моисей Касимов, когда они оба пробирались домой.

– Завтра проврется; много-много, если послезавтра узнаем. Дело бывалое, особенно, ежели выпьет!

– Кто идет? – протяжно доносилось с гребня крепостного вала.

– Свои! – пробасил юнкер Подковкин.

– Свои, голубчик, свои! – поспешил Касимов удовлетворить любопытного часового.

А Сипаков, перед тем, как лечь в постель, прошел к себе в комнату, вынул из кармана письмо, адресованное к Перловичу, и прочел его внимательно, останавливаясь, потирая себе лоб и вдумываясь в каждую фразу письма, в каждое его слово. Это было уже вторичное чтение, и по мере того, как оно приходило к концу, под нависшими усами читавшего разрасталась все более и более самая самодовольная улыбка.

– Голубчик, Герася, родной ты мой, что такое? – приставала супруга, ласкаясь к нему.

– Отстань! Спать ложись! – решительно объявил ей Герася.

– Ну, уж будто бы мне нельзя сказать? А-а, нельзя? Ну, хорошо же!

Анфиса Петровна сердито отвернулась. Сипаков принялся разоблачаться.

– Последний раз говорю – не скажешь? – поднялась на постели супруга. – Ну, что же?

– Не вашего, бабьего, ума дело! – произнес капитан и завернулся с головой в одеяло.

VII. Какого рода вьюки привезены были в большой форт киргизами аулов Термек-Бес

В самой середине Большого форта на Сырдарье стояла очень большая палатка. Человек до ста могло бы поместиться в ней без особенной