Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности - Генрих Вениаминович Сапгир

– двойное небо

три звезды – алмазная стрела

на снегу – алмазная стрела

вздрогнула двойная луна

высоко двоится белая тень

вздрогнуло мое двойное небо

алмазная стрела пронзила тень —

мою двойную тень на снегу.

Жанр молитвы в поэзии Сапгира (стихотворение «О себе») представляет еще один вариант самоописания:

дышу на бумагу

блаженно рукой помаваю

и славлю дыханьем Тебя

наверно я самый

из них сумасшедший —

из них нищих духом

и попросту бедных

с их тощими книжечками

и кирпичами стихов

Жанровые векторы в поэзии Сапгира становятся разными подходами к описанию субъекта. Перед нами череда стихотворений с поэтической рефлексией по поводу собственной идентичности. Главное, что их сближает, – ощущение раздвоенности личности, сложности «я» как такового. Но понять специфику раздвоенности в каждом конкретном случае помогает жанр, дающий координаты личности в зависимости от самого языка жанра, от содержания и интенции. Всюду герой пытается увидеть себя со стороны, но в любовных посланиях это счастье растворения в другом, в послании, элегиях и сонете – трагедия раздвоенности, в эпиграмме – фарс похожести себя на других.

Интересный вариант жанровой игры и отношения к традиции представлен в книге «Псалмы» (том 2). Отталкиваясь от идеи о том, что все новое – хорошо забытое старое, Сапгир буквально «перепевает» псалмы, насыщая их реалиями современности (напр., «собрания ЖАКТа») и собственными комментариями (в этом контексте и просьба закрыть форточку становится способом акцентировать границы между «блаженным мужем» и грешниками). Комментатор следует логике Псалтири, однако дополняет и развивает тезисы. Так, фрагмент первого Псалма Давида «но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь» получает у Сапгира развитие и поэтическое приращение смыслов:

4. Лампу зажги

хочешь – можешь прилечь

о законе ЕГО

размышляй день и ночь

сосредоточь…

5. И вот —

дерево

омываемое потоками вод:

и ствол

и лист

и цвет

и плод

6. Весь от корней волос

до звезд

ты медленно уходишь в рост…

В целом обращение к традиции выявляет форму, получающую новое содержание или толкование: элегии пишутся стихоподобными фрагментами в строчку, сонеты получают визуальные контексты (история их появления связана с выставкой современного искусства 1975 года, на которой два сонета были нанесены на рубашки), послания не имеют конкретного идеального адресата, псалмы воспринимаются сквозь призму рефлексии героя о реальности. Отталкивание от традиции и одновременно притяжение к каноническим жанрам и структурам сформулировано и самим автором в игровой манере:

…а как заглянешь

в глинистую яму —

рты набитые землей

…Господи а это нам за что?

…сразу пятистопным ямбом

заговоришь. («Конец и начало»)

Обращение к традиции маркировано заглавиями. Так, «Розовый автокран» (вроде бы нарочито «детское» заглавие книги) становится своего рода «Мойдодыром», восстанавливающим мировое равновесие:

не злись постоянно

не обижай ближних

розовый автокран

к тебе приедет

издалека

но очень быстро

да он уже за углом

Одновременно автокран как подробность городских окраин становится линией, незримо присутствующей в пейзаже и структурирующей его, как путник в картине. Неслучайно первое стихотворение (в книге «Розовый автокран») называется «Линия», отсюда же и ощущение незримого присутствия (неважно чего, автокрана, человека или ангела, иногда всех их одновременно):

и в самом небе за окном

сквозит

прозрачней чем хрусталь

насквозь —

машины птицы солнце —

сокрыт от глаз

но очевиден

Заглавие может становиться своего рода «обманкой», поверхностной характеристикой; так, «Путеводитель по Карадагу» отталкивается от традиции путеводителя и знакомства с достопримечательностями, но акцент делается не столько на экзотике Крыма, сколько на рефлексии по поводу поэтической сущности, впрочем, также заданной традицией Овидия – Мицкевича – Пушкина – далее везде. Сапгир выявляет границы возможностей трансформационно-тавтологического метода, в элегической манере описывая не видимое, а то, что стоит за ним, своего рода зеркальное отражение, не существо, а связанную с ним сущность:

если в течение жизни каждый ваш шаг

каждый ваш шаг снимать на пленку

снимать на пленку и потом смонтировать

смонтировать несколько серий

несколько серий человеку на экране

человеку на экране будет стыдно

будет стыдно на себя смотреть

на себя смотреть – одно и то же

одно и то же – и все повторяется

все повторяется – и стыдно на себя. («Феномен»)

В IV том (в рубрике «Стихи разных лет») помещены переводы Г.Сапгира из эстонской поэзии, по преимуществу про птиц или с использованием фольклорных сюжетов. Переводы обнаруживают интонации оригиналов, но включают и творческие эксперименты, близкие самому Сапгиру (скажем, нарочито неточную рифму).

В том входит также «жанровая»проза Сапгира – роман «Дядя Володя», сюжет которого строится на идее множества реальностей, это своего рода «сад расходящихся тропок», каждая сюжетная линия которого приводит к пониманию – или непониманию – всех остальных «реальностей». Идея множественности миров в тексте реализуется буквально, поскольку герой живет во множестве времен и пространств и переходит границы почти играючи, а нестыковки в логике развертывания событий объясняются узостью мышления воспринимающих историю жизни дяди Володи. «Даль свободного романа» персонализируется и претворяется в правилах свободного рассказывания (поскольку мы видим мир глазами героя, мир и есть текст).

Продолжает Сапгир и эксперименты на стыке поэзии и прозы, причем игра «поэзия/проза» становится вариантом жанровой игры: автор смещает правила поэтического нарратива, дополняет значение звучанием, причинно-следственные связи метафорическими подтекстами.

В данном томе встречаются и варианты игры на границе лирики и эпоса (так, в цикле «Короткие рассказы» сюжет трансформируется в лирический и создает основу для стихотворного фрагмента):

но знаю в плане возможного

в тонких слоях бытия

еще едет и рушится

громоздкий автобус

в сад —

бесчисленное количество раз

(отражение неба и зелени

сыплется тонким стеклом)

свилеватая ткань дерева

руки бедра

раздирается на волокна

пронзительные женские крики —

не обошлось

Та же, что и в романе «Дядя Володя», идея: множество реальностей, дробящееся, как в