Падение царского режима. Том 4 - Павел Щёголев

Угроза арестовать Распутина встревожила А. А. Вырубову, и она сделала неосторожный для себя шаг, написав письмо А. Н. Хвостову с запросом, правдивы ли дошедшие до императрицы сведения по поводу предстоящего ареста Распутина. Получив такое письмо, А. Н. Хвостов показал его некоторым членам Государственной Думы, затем многим знакомым, стараясь как можно шире распространить в обществе содержание его. Когда я об этом узнал от многих лиц, в том числе и от Комиссарова, то я переговорил по телефону с А. А. Вырубовой о необходимости видеть ее, поехал к назначенному ею часу к ней и, упрекнув ее за неосторожное ее письмо к А. Н. Хвостову, передал ей, как Хвостов использовал его. Это возмутило Вырубову, и она мне сообщила, что А. Н. Хвостов, не посылая ей ответа, по телефону ей сказал, что он недоволен поведением ее и Распутина во всем этом деле и нежеланием их с ним видеться, а между тем в интересах всех их необходимо прийти к определенному решению, чтобы не заставлять его на будущее время прибегать к тем мерам, к каким он прибегает теперь. В виду этого А. А. Вырубова в тот день, когда я был у нее, пригласила Распутина и А. Н. Хвостова на примирительный обед, на что Распутин согласился, а А. Н. Хвостов поблагодарил ее, обещая непременно быть. Тогда я, видя в этом обеде победу А. Н. Хвостова, всей силой своего убеждения постарался рассеять у А. А. Вырубовой чувство страха перед действиями А. Н. Хвостова и доказал ей, что если она в эту минуту пойдет на какие-нибудь уступки А. Н. Хвостову, который ведет с ней двойственную политику, то тогда она должна будет и в будущем итти по этому пути, не будучи совершенно уверена хотя бы в том, что А. Н. Хвостов оставит в покое Распутина. Мои убеждения на нее подействовали, и она тут же, при мне, велела своему старику лакею передать А. Н. Хвостову, что обед отменяется, так как она приглашена во дворец, а ближайшие дни у нее разобраны, и согласилась со мною в необходимости должного отпора А. Н. Хвостову.

Этот отказ от обеда совершенно изменил, как мне передавали близкие к Хвостову лица, его настроение. А. Н. Хвостов понял, что его игра проиграна. Действительно, он не был даже вызван государем, и Штюрмер получил портфель министра внутренних дел, доказав государю и императрице, при деятельной поддержке, оказанной ему владыкой митрополитом, Распутиным и А. А. Вырубовой, необходимость такую важную роль государственного управления, как министерство внутренних дел, иметь в своих руках, хотя бы на некоторое время, пока все не войдет в свою колею. Конечно, А. Н. Хвостов в скорости узнал, какую роль я сыграл в его уходе, так как я имел неосторожность сказать об этом хотя и близким мне, но также и близким А. Н. Хвостову лицам, и, как мне передал граф Берг[*], в свою очередь, сам лично и через Гурлянда постарался настроить Штюрмера настолько ко мне недоброжелательно, что Штюрмер совершенно изменился ко мне, начал заочно упрекать меня в том, что я с первого раза хотел взять его под наблюдение, поставив около него своих людей, в том числе и Мануйлова, которого он до того мало знал, что мне нужно как можно скорее уехать из Петрограда, так как я, как, по словам графа Берга, уверял Штюрмера Гурлянд, чуть ли не намерен бросить в него, Штюрмера, бомбу, и начал торопить меня с отъездом. Это вполне совпадало с моим желанием и настойчивыми просьбами жены. Я уже заканчивал свои должностные визиты, приготовил себе и жене места в скором поезде и сообщил Князеву о дне своего выезда; жена же поехала в Москву прощаться со своими родными. За все это время, несмотря на неоднократные просьбы корреспондентов газет сообщить им сущность дела Ржевского, я хранил упорное молчание. Но за несколько дней до отъезда ко мне зашел М. М. Гакебуш (он же Горелов), с которым я, кроме знакомства на почве газетной, встречался и в частном доме моего близкого по Киеву знакомого и даже оказал ему услугу при его ходатайстве о перемене фамилии, рассказав мне о том освещении, которое придал делу Ржевского А. Н. Хвостов в передаче представителю совета редакторов; Гакебуш попросил меня сообщить ему лично историю дела Ржевского, но не для прессы, а в интересах защиты меня, когда понадобится, во время моего отсутствия из Петрограда. Я взял с него слово не оглашать на страницах газет моего рассказа, передал ему сущность всего дела, в общем, вполне тождественно тому, что он впоследствии опубликовал в редактируемом им тогда утреннем издании «Биржевых Ведомостей». Но затем, когда в газетах, в связи с уходом А. Н. Хвостова, начались разоблачения дела Ржевского, я вызвал к себе Мануйлова, и попросил его настоять у Штюрмера на отдаче распоряжения по цензуре не пропускать более в прессе никаких заметок и статей по этому делу, так как они, касаясь именно Распутина, могут дать повод оппозиционному крылу Государственной Думы выступить с запросом по этому поводу, чтобы поднять разговоры в Думе о Распутине.

Мануйлов, разделяя мои соображения, настоял на отдаче такого приказа от имени начальника округа, и в тот же день циркуляр об этом был послан во все газеты, о чем мне Мануйлов и передал по телефону. Я дома не обедал, а пришел домой к 12 часам и лег спать. На другой день утром, после приезда жены, ко мне позвонил по телефону сотрудник «Петроградской Газеты» Никитин и упрекнул меня в том, что я ему отказал в беседе, а между тем, дал ее корреспонденту «Биржевых Ведомостей». Это меня взволновало, а когда я послал за газетой и прочитал эту беседу, то настолько разнервничался, что жена даже встревожилась и стала меня успокаивать вместе с пришедшим ко мне по тому же поводу Комиссаровым. Затем, полк. Берхтольд по телефону сообщил мне, что статья эта произвела в Государственной Думе впечатление, подняла разговоры, и что запрос неизбежен, так как депутат Керенский предполагает поставить ее основою запроса. Потом мне передал один член государственного совета, что номер «Биржевых Ведомостей» ходит в государственном совете по рукам и что даже послан курьер в редакцию за газетой, так как в киосках и у разносчиков все номера проданы, в виду чего Гакебуш распорядился о дополнительном выпуске, судя по телефонной передаче, и что содержание беседы и тон положения ее в особенности с прозрачными намеками в заключительной ее части, дающими повод делать многие выводы, произвели удручающее впечатление на правую группу и что по этому поводу Кобылинский уже говорил с Штюрмером и некоторыми влиятельными сенаторами и послал в «Вечернее Время» свою статью с требованием моей отставки от должности. Наконец, Замысловский передал мне, что А. Н. Хвостов настолько возмущен этой беседой, что Замысловскому и Маркову стоило немалых усилий отговорить А. Н. Хвостова от выступления на кафедре Государственной Думы с своими объяснениями, но что А. Н. Хвостов все-таки по этому поводу потребовал от Штюрмера соответствующего удовлетворения наказанием меня.

В заключение Штюрмер по телефону потребовал от меня объяснения, и я ему правдиво доложил все предшествовавшие появлению этой статьи обстоятельства, а также и то, что я действительно считаю, что А. Н. Хвостов вправе возмутиться появлением этой беседы, но что я никогда бы не позволил себе, выступая в прессе по этому делу в период обостренной моей борьбы с А. Н. Хвостовым, нанести удар Хвостову тогда, когда он уже ушел из состава правительства; при этом я объяснил Штюрмеру и просил его проверить опросом Мануйлова, какое я вообще значение придавал газетным статьям по этому делу. На это мне Штюрмер ответил, что он находится в затруднительном положении, но что постарается принять все меры к тому, чтобы как-нибудь успокоить поднявшийся шум около этой статьи. Что же касается Гакебуша, о дружбе которого с Гурляндом я до тех пор не знал, то он мне объяснил, что накануне выпуска этого номера газеты он звонил ко мне на квартиру по телефону, чтобы испросить разрешение на напечатание этой беседы со мною, так как по направлению газетных заметок по делу Ржевского он находил необходимым выступить со статьей в защиту моего имени. Но, не застав меня дома, решил поместить эту беседу без моего согласия, признавая, что этим путем я совершенно отмежевываюсь пред общественным мнением от А. Н. Хвостова. К этому М. М. Гакебуш добавил, что, к сожалению, воспретительный циркуляр кн. Туманова о напечатании статей по делу Ржевского попал вечером (в воскресенье) не в типографию, где производится выпуск утреннего номера газеты, а в контору редакции, выходящую на другую улицу, где после 6 часов, кроме сторожа, никого не бывает, и, поэтому, беседа эта была помещена в газете вопреки требованию кн. Туманова. Но затем Гакебуш, узнав от меня, какие последствия вызвала эта статья и видя, насколько все это меня расстроило, предложил мне, в какой я пожелаю форме, напечатать на другой день то или другое разъяснение от моего имени или от редакции, на основании моего заявления. На это я попросил его изложить то, как в сущности было дело, так как я не считал себя вправе, раз я сообщил ему, хотя и не для напечатания в газете, отказываться от этого.