Падение царского режима. Том 4 - Павел Щёголев

Тогда, в присутствии пришедших ко мне вечером Комиссарова и Мануйлова, я обратился к Штюрмеру по телефону с просьбой о разрешении мне выпустить письмо за своею подписью в газете о том, что я не давал Гакебушу разрешения на напечатание в газете этой заметки, а М. М. Горелову в «Биржевых Ведомостях» заявление редакции с обрисовкой хода дела появления этой статьи с принесением мне по этому поводу своего извинения. Сначала Штюрмер согласился, о чем я передал кн. Туманову и Гакебушу, а затем я узнал от Гакебуша, что кн. Туманов не переменил своего решения и снова воспретил печатание редакционного письма по поводу этой беседы. Тогда я переговорил с кн. Тумановым вторично, и последний мне заявил, что после того, как он, кн. Туманов, получив от меня сообщение о разрешении напечатать эти письма, переспросил по телефону об этом Штюрмера, то Штюрмер воспретил печатать в газетах что-нибудь по делу Ржевского, почему он, кн. Туманов, и не может исполнить этой моей просьбы. Меня это удивило, и я передал об этом Гакебушу, который тогда пообещал мне, желая хотя чем-либо быть мне полезным в этом деле, дать мне написанное в том же духе письмо от себя, что он впоследствии и исполнил.

Тем не менее, посоветовавшись с Комиссаровым и Мануйловым, я решил все-таки проектируемое мною письмо поместить в газете и, пользуясь тем, что «Новое Время» было изъято от общей цензуры органов начальника военного округа и находилось под наблюдением военного министерства в лице ген. Звонникова, с которым я находился в хороших отношениях, я поехал вместе с Мануйловым в редакцию «Нового Времени» и, рассказав М. А. Суворину о своем затруднительном положении, лишающем меня возможности какого-либо оправдания факта появления упомянутой беседы, попросил его не отказать мне в особом одолжении и поместить мое по этому поводу письмо, на что я получил согласие М. А. Суворина. Но оказалось, что я этим своим письмом, помещенным на другой день в «Новом Времени», еще больше себе повредил в глазах правой влиятельной части государственного совета, Государственной Думы и сенаторов, так как, если до этого и могла существовать, как мне впоследствии заявил министр юстиции, А. А. Хвостов, возможность отрицания подобного рода беседы лица, занимающего видное служебное положение с корреспондентом газеты в том духе как изложена вся статья, то после моего письма, подтверждающего факт беседы, всякое сомнение в этом отпало. Далее мне передали, что А. Н. Хвостов и кн. Андроников поставил[*] об этом в известность Воейкова и что Штюрмер по этому поводу даже послал донесение, в форме личного письменного доклада, государю как о моем выступлении в газетах по делу Ржевского, так и помещении в этот же период времени, как я уже выше показал, военным министром ген. Поливановым в «Речи» своего секретного доклада в Государственной Думе в закрытом ее заседании. Вслед за этим я был приглашен Штюрмером к нему на квартиру (Большая Конюшенная, 1), и он мне передал высочайшее повеление подать в тот же день прошение об увольнении меня, найдя для этого благовидный предлог (я указал на болезненное состояние здоровья жены, лишающее возможности жить в северном климате), от должности генерал-губернатора с оставлением в звании сенатора. При этом Б. В. Штюрмер, видя, в каком я находился нервном состоянии, начал меня успокаивать, говоря, что время сотрет воспоминание об этом эпизоде, внесшем сильное против меня раздражение в среду влиятельной придворной партии и правых групп, что ему и министру юстиции пришлось приложить много усилий, при посредстве обер-прокурора Степанова, чтобы избежать заседания сенаторов для обсуждения означенного моего газетного сообщения[*], на чем настаивал сенатор Тимофеевский, и что он, переговорив уже с министром юстиции по поводу оставления меня сенатором, рекомендует мне все-таки лично явиться к А. А. Хвостову. Когда я указал Штюрмеру на неловкость моего положения во время разговоров с министром юстиции по поводу его племянника и на то что он, А. А. Хвостов, может отказать мне в приеме, то Штюрмер мне заявил, что он уже условился с А. А. Хвостовым о приеме меня и в заключение добавил, что он, зная о понесенных мною расходах по сбору в Иркутск и о моем материальном положении, уверен в том, что государь, по его докладу, оставит мне выданные мне прогонные и подъемные деньги.

Итти к А. А. Хвостову мне было тяжело, но тем не менее я через А. В. Маламу попросил министра дать мне аудиенцию и, явившись к нему, с тою же откровенностью, как и Штюрмеру, доложил о том, как появилась в газете беседа и, представив ему полученное мною по этому поводу письмо М. М. Гакебуша, заявил, что лично я никогда бы не позволил себе, по увольнении А. Н. Хвостова, прибегнуть к такому способу ликвидации с ним своих счетов. Затем, перейдя к делу о Ржевском, я, не докладывая ему всех подробностей, сказал, что сознание носимого мною звания во многом меня удерживало от осуществления мною того, о чем он, А. А. Хвостов, зная хорошо А. Н. Хвостова, может догадаться, прочтя внимательно мою беседу в газете. По выражению лица А. А. Хвостова я видел, насколько тяжело было ему говорить на эту тему, но, тем не менее, он все-таки сказал мне, что он лично всегда относился с недоверием к А. Н. Хвостову, а затем, переходя к вопросу об оставлении меня сенатором, добавил, что с его стороны к этому препятствий не встретится, о чем он в тот же день и подтвердил Штюрмеру. Действительно, как мне передавал потом А. В. Малама, А. А. Хвостов в скорости после моего ухода поехал по моему делу к Штюрмеру, а затем Штюрмер, по получении через день всеподданнейшего доклада обо мне, вызвал меня к себе, показал мне указ о моей отставке с оставлением сенатором и высочайшее повеление о пожаловании мне 18 тысяч рублей. Прощаясь со мной, Штюрмер, делая намек на желание государя, мне настойчиво порекомендовал уехать на некоторое время из Петрограда, добавив, что он думает, что и А. Н. Хвостов уедет тоже.

Когда же я хотел более подробно от него узнать, насколько сильна ко мне немилость государя и что обо мне докладывали его величеству и Хвостов и он, то Штюрмер обошел этот вопрос молчанием. Этот вопрос меня интересовал все время, так как, зная характер государя, я ясно отдавал себе отчет в том, что мне придется долгое время нести последствия гнева государя, отражающегося от этих двух обо мне докладов, пока не удастся рассеять предубеждение против себя со стороны его величества представлением доказательств, разъясняющих мое поведение. То, что государь мною был особо недоволен, я заметил помимо всего хода событий, из отношений ко мне государя во время посещения им государственного совета и Государственной Думы в последние дни моего пребывания на посту; затем впоследствии А. А. Вырубова и Распутин передавали мне, что государь, несмотря на их попытки узнать причины гнева и на то, что императрица совершенно иначе смотрела на мою беседу, находя в ней полное оправдание моего поведения в истории Ржевского-Хвостова, всегда ограничивался молчанием при упоминании моей фамилии; только Протопопов, не показывая мне высочайших отметок, дал понять мне, что, помимо оглашения мною в печати моих отношений к А. Н. Хвостову и доклада последнего обо мне государю об удалении меня на службу в Сибирь, в резолюции государя видно отражение его недовольства за прошлую мою деятельность; я понял, что это за тот период, когда я состоял еще при А. А. Макарове на должности директора департамента полиции в связи с докладом обо мне кн. Мещерского. При этом Протопопов добавил, что ему, при разговоре с государем обо мне, кроме общих соображений, обрисовывающих и меня, и А. Н. Хвостова, пришлось в доказательство деспотичности общественного мнения, зачастую ошибочного, привести пример несправедливого отношения общества к нему, Протопопову, всецело преданному интересам династии.

Рекомендуя мне выехать на некоторое время из Петрограда, Штюрмер, как министр внутренних дел, вызвал к себе ген. Комиссарова, которого А. Н. Хвостов, еще состоя на должности, успел назначить ростовским на-Дону градоначальником, с зачислением по артиллерии, где раньше проходил свою службу ген. Комиссаров до перевода в корпус жандармов, и предложил ему немедленно также выехать к месту служения. Чувство видимого расположения к Комиссарову, основанное скорее на боязни Комиссарова, А. Н. Хвостов сохранил до последнего времени своего управления министерством.

Хотя назначение Климовича директором департамента полиции и открывало возможность движения других градоначальников и устройство, таким образом, Комиссарова в одно из небольших градоначальств, как на том настаивал ген. Климович, относящийся с некоторым предубеждением к Комиссарову, своему товарищу по кадетскому корпусу, предполагая назначить Комиссарова в Керчь-Еникальск, а керчь-еникальского градоначальника полк. Модля (Маркова), своего хорошего знакомого, перевести в Ростов на-Дону, но А. Н. Хвостов не переменил своего первоначального решения и, причислив к министерству внутренних дел, с откомандированием в свое распоряжение, ростовского градоначальника полк. Загряжского, найдя его недостаточно решительным в борьбе с продовольственным кризисом в Ростове на-Дону, назначил на эту должность ген. Комиссарова, лично содействовал скорейшему прохождению приказа о назначении ген. Комиссарова по военному ведомству, позаботился о назначении ему в усиленном размере путевого довольствия и дал ему из секретного фонда (это тоже было не при мне), насколько припоминаю со слов Комиссарова, 25 тысяч рублей для материального обеспечения особого филерного объезда[*], состоявшего по охране Распутина, который приказал немедленно распустить.