Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

создать в крае коннозаводство. Появились и проект устава общества, паи и прочее. Кауфман очень сочувственно отнёсся к этому делу и ввиду подписи на разных представлениях генерала [Н. Н.] Головачёва [военного губернатора Сыр-Дарьинской области] дал разрешение на отчуждение указанных ему площадей. Дело затевалось грандиозное. Не помню теперь откуда… до Кауфмана дошло известие, что его нагло обманывают, что разрешённые им к отчуждению земли в значительной степени принадлежат к культурным землям, на которых уже сидит многочисленное население, которое сгоняется со своих земель и тщетно ищет защиты против творимого насилия. К. П. Кауфман назначил дознание, которое и выяснило полную правдивость поступившего к нему донесения. Тогда Кауфман проявил твёрдость и потребовал кары виновным без всякого снисхождения. Головачёв был устранён за бездействием власти, [Н. А.] Колзаков [начальник Кураминского уезда] отрешён от начальствования в уезде, а Савенков [камер-юнкер, помощник управляющего канцелярией генерал-губернатора Туркестана], главный виновный, сослан с лишением чинов в ссылку в Сибирь».

Особый разговор — участие крупных чиновников в разного рода акционерных обществах, что не было запрещено законом, но весьма часто становилось скрытой формой коррупционной деятельности. М. П. Веселовский вспоминает: «Право приглашать в число учредителей других лиц открывало возможность располагать в свою пользу таких особ, у которых было мало денег, но много связей и влияния. Чтобы задобрить такого „человечка“, достаточно было записать на его имя известное число акций (может быть, без всякого взноса с его стороны), потом перепродать эти акции по возвышенной цене и полученную разницу поднести в виде магарыча мнимому акционеру».

В большинстве своём отзывы современников об александровской администрации очень критичны. Приведём только два «синтезированных», исходящих от людей, заведомо далёких от всякой революционности. А. В. Никитенко (1867): «Нет ничего безобразнее русской бюрократии. Характеристика её в двух словах: воровство и произвол». К. Д. Кавелин (1877): «Наша администрация вносит в нашу жизнь ложь, обман, беззаконие, анархию и хаос».

Следует отметить, что и духовная власть в эпоху реформ изменилось не сильно. Нравы, конечно, смягчились, но рядовое священство по отношению к епископату оставалось столь же бесправным, как и раньше: «Периодически из среды духовенства доносились настоящие вопли отчаяния по поводу собственного бесправия. Говорили о том, что даже через 15 лет после освобождения крестьян положение священников всё ещё сравнимо с рабским, что консисторские чиновники и благочинные относятся к ним не лучше, чем помещики к крепостным… дух унизительной зависимости… по-прежнему пронизывал церковные структуры… Право назначения и надзора, утверждения решений епархиальных органов, в том числе и съездов, решающая роль в судопроизводстве делали его [епископа] власть если не абсолютной, то бесконтрольной… Сельские служители панически боялись епархиального начальства и старались избегать контактов с ним… давняя привычка одних трепетать перед начальством, а других — наслаждаться угодничеством подчинённых искоренялась с трудом». Впрочем, владыки, в свою очередь, зависели от синодальных чиновников, которые определяли место их службы, — «считалось, что „засиживаться“ в одной епархии не следует… некоторые „служили“ на новом месте не более двух недель… светские власти… упорно „гоняли“ владык из Могилёва в Астрахань, из Иркутска — в Архангельск»[616].

Произвол против своеволия

В 1860-х гг. в политической жизни России появился новый субъект — революционное движение. Первоначально заявившее о себе только в виде зажигательных прокламаций, оно к концу 70-х превратилось в главную угрозу стабильности империи и жизни императора. Д. Милютин записал в дневнике о путешествии в царском поезде из Петербурга в Ливадию (август 1880 г.): «Москву проехали мы не останавливаясь; также и все другие города проезжали ночью. На всём пути были приняты чрезвычайные меры охранения. Многие тысячи солдат и крестьян были поставлены на ноги непрерывною цепью вдоль всего пути… На царский поезд привыкли уже смотреть как на какой-то форт, который ежеминутно может быть взорван миной». И это при том, что количество активных борцов с режимом было ничтожно. Грозное III отделение, столь лихо расправлявшееся с безобидными болтунами, оказалось бессильным против горстки людей, не боящихся стрелять и бросать бомбы. Очевидная неэффективность этого учреждения вызвала в 1880 г. ревизию, возглавляемую сенатором И. И. Шамшиным. Итоги её работы, на основании которых детище Николая I и Бенкендорфа было упразднено, зафиксировал в своём дневнике государственный секретарь Е. А. Перетц:

«Всё лето провёл он [Шамшин], по поручению графа Лорис-Меликова, за разбором и пересмотром дел III отделения, преимущественно о лицах, высланных за политическую неблагонадёжность. Таких дел пересмотрено им около 1500. Результатом этого труда было, с одной стороны, освобождение очень многих невинных людей, а с другой — вынесенное Шамшиным крайне неблагоприятное впечатление деятельности отделения…

По словам Ивана Ивановича [Шамшина], дела велись в III отделении весьма небрежно. Как и понятно, они начинались почти всегда с какого-нибудь донесения, например, тайного агента или записанного полицией показания дворника. Писаны были подобные бумаги большею частью безграмотно и необстоятельно; дознания по ним производились не всегда; если же и производились, то слегка, односторонним расспросом двух-трёх человек, иногда даже почти не знавших обвиняемого; объяснений его или очной ставки с доносителем не требовалось; затем составлялась докладная записка государю, в которой излагаемое событие освещалось в мрачном виде, с употреблением общих выражений, неблагоприятно обрисовывающих всю обстановку. Так, например, говорилось, что обвиняемый — человек вредного направления, по ночам он сходится в преступных видах с другими подобными ему людьми, ведёт образ жизни таинственный; или же указывалось на то, что он имеет связи с неблагонадёжными в политическом отношении лицами; далее упоминалось о чрезвычайной опасности для государства — от подобных людей в нынешнее тревожное время и в заключение испрашивалось разрешение на ссылку в административном порядке того или другого лица…

По отзыву Шамшина, дела III отделения были в большом беспорядке. Часто не находилось в них весьма важных бумаг, на которых основано было всё производство. Когда он требовал эти бумаги, отвечали обыкновенно, что их нет; при возобновлении же требования, особенно под угрозой пожаловаться графу Лорис-Меликову, производились розыски и часто находили было недостававшие листы; иногда оказывались они на дому у того или иного чиновника, иногда в ящиках столов канцелярии; раз случилось даже, что какое-то важное производство отыскано было за шкафом.

В денежном отношении Иван Иванович нашёл в делах III отделения также довольно важные беспорядки. Имена тайных агентов, получавших денежные оклады, были скрываемы от самого шефа жандармов под предлогом опасения скомпрометировать этих лиц. Таким образом, весьма значительные суммы находились в безотчетном распоряжении второстепенных лиц и, может быть, употреблялись вовсе не на то, на что были предназначены. Далее, по случаю возникшей в последние годы революционной пропаганды, признано было необходимым усилить денежные средства III отделения по розыскной части. На это ассигнован