За день до послезавтра - Сергей Анисимов

Карточкой на струне «специалист по личной документации» провел по щели считывающего устройства замка, отпустил, вслепую набрал тем же пальцем простой четырехзначный пароль. Сунул ногу в дверь, хмыкнув на прощание чужому, остающемуся в комнате лицу. Он действительно думал, что понимает все, что видит сломанного человека насквозь, с этим его туманом в глазах, – когда мозг выбирает, соскользнуть в защищающую нишу безумия или простой истерики, или остаться здесь, в реальности. В ожидании того, что впереди.

Он не был готов к тому, что произошло в следующую секунду.

Все это время, начиная от манипуляций со шнуром электрического адаптера, в руке Эдварда Янглюнда, снова ставшего сейчас Николаем, было зажато лезвие маленького изогнутого ножа. «Когтя» – короткого LaGriffe производства калифорнийской «Emerson Knives». Сейчас, когда их разделял метр и когда все было ясно, Николай, не изменив застывшего на лице выражения растерянного, потрясенного человека, шагнул вперед. Правая рука вполоборота зажатого дверным проходом американца была занята папкой, левая дверью, но он был не пальцем делан, его тоже учили. Он ударил левой, выворачиваясь из-под удара, но «коготь» даже при своих минимальных размерах удлинил укол русского указательным пальцем ровно на три не хвативших ему сантиметра. Выдираясь назад, отбивая брошенную к своей шее руку, цэрэушник сам вырвал лезвие в чужих пальцах из себя, выиграв десяток сантиметров и мгновение, но даже не сумев осознать, что проиграл уже все остальное. Кровь ударила вбок, из разрезанной самым кончиком ножа артерии. Он прожил еще несколько секунд, но так и не понял, как все это могло случиться.

Николай отшагнул назад, задыхаясь, борясь с желанием дико закричать. «Раз, два, три», – отчетливо и ясно отсчитал он про себя. Дверь закрылась уже несколько секунд назад, и пока в нее никто не бился, за ней не топали ботинки, не раздавались команды на финском. Он все еще был один.

Маленький нож на кончике указательного пальца. Не предусмотренный ничем, никакими инструкциями. Наверняка своим видом заставивший бы преподавателей орать на него все отведенные на очередное занятие часы. Но он не был в аэропорту, в самолете, когда нельзя иметь даже картонную имитацию ножа, – не то что настоящее лезвие, каким бы коротким оно ни было. В норме «коготь» носился на шее, защищенный акриловым прямоугольничком ножен, и со своей скелетонизированной рукояткой весил всего около 40 граммов. Им невозможно было отбиться от собаки, и в подавляющем большинстве случаев он был бесполезен в уличной драке или тем более в бою. Но автомобилистов никто не обыскивает при пересечении границы, и на МАПП нет металлоискателей. Это тоже граница, тоже контроль, только не такой, к которому привыкла львиная доля путешествующих. В машине Николай снял лезвие с шейного шнурка и переложил его в «большую» сумку, потому что в Финляндии нельзя иметь нож в общественном месте «при себе», любой. Но в машине можно, и в багаже тоже. Он был без машины, и не сдал нож в самолетный багаж, потому что ситуация была особая, и это было ясно всем. Осмотр его сине-зеленой багажной сумки пограничником не грозил ничем страшным, кроме конфискации и, наверное, штрафа. Но этот осмотр оказался поверхностным, и маленькое изогнутое лезвие под твердой прокладкой на ее дне осталось незамеченным. А когда прошло время, он рискнул иметь его именно «при себе». Однозначно непрофессионально, нелогично, почти бредово. Но именно это позволило в какой-то мере «сравнять счет». Если бы после затянувшегося ожидания все закончилось бы благополучно, Николай сунул бы «коготь» из мокрой ладони обратно в сумку вместе с нетбуком. И потом чувствовал бы себя придурком, напрашивающимся на неприятности. Но не закончилось.

«Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…»

Он уже засунул содержимое легкой картонной папки в ту же сумку, сунул паспорт в карман, срезал карточку со струны лежащего. На карточке было написано «Vieras 03», и Николай не узнал этого слова[44]. Было глупо заставлять себя не взглянуть на черный шарик колпака под потолком, но он заставлял: одной глупостью больше, одной меньше? Да, ему уже приходилось убивать, в том числе своими руками, – но та война осталась уже вдалеке, он уже почти все забыл. Поэтому дышать было все еще трудно. Гораздо труднее, чем тогда.

«Сорок два, сорок три, сорок четыре…»

Полоса крови на полу все расширялась, скоро она доползет до двери и сунется под нее. После этого времени не останется совсем. Он внимательно осмотрел свою одежду еще раз. Обувь чистая, брюки чистые, на плечах снова застегнутая куртка из бурой кожи. Если на джемпере и есть мокрые пятна, то они скрыты. Сумка с дорожными вещами на ремне, перекинутом через шею, сдвинута назад. Ну, получится или нет? Все еще было тихо, и ждать чего-то еще Николай не собирался, проще покончить с собой прямо тут. Если за одной или другой дверью финн, все кончится понятно, но какой смысл просто доживать минуты здесь, в обществе убитого врага? Еще раз подумалось, что все произошедшее было невозможным. Провалившись на первой же проверке, он должен был остаться в запертой комнате, и потом получивший свое американец привел бы нескольких ребят с профессиональной подготовкой, обеспечил бы охрану и транспортировку. Как он сказал, – «буквально через три минуты». Сумку бы забрали именно тогда, вынули бы ремень из крепких черных джинсов, шнурки из неновых дорожных ботинок с ярлычком сингапурского мастера на стельке. Радуясь победе. А почему нет?

Когда «Филипп» открыл дверь, он набирал цифры зигзагом, слева-направо. Использовав его карточку и получив многообещающее мигание желтого светодиода справа от кнопки «0», белый от ярости Николай провел пальцами так же. «1», «5», «9», «0». Те же смешные мышиные «пи-пи-пи-пи» замка, затем пауза в секунду, когда сердце остановилось и черная пелена в глазах чуть просветлела. «Сч…»

Он прикрыл веки на мгновение, просто чтобы дать себе вздохнуть, затем провернул теплую металлическую ручку натянутым на пальцы рукавом тонкого джемпера. Коридор был коротким, стеклянная дверь, ведущая на улицу, виднелась всего метрах в четырех. На этой двери замок был обычным, а не электронным, и сейчас он не был заперт.

За дверью было холодно, так что он чуть не закашлялся. И здесь уже были какие-то звуки. Шипение двигающихся за зданием машин, голоса людей. Аккуратно прошагав по изогнутой буквой «Г» дорожке, Николай вышел к автопарковке, поместившейся в пространстве между двумя флигелями того же дома со стороны, противоположной той, с которой он пришел столько времени назад в сопровождении финского пограничника. Было уже довольно темно, проведя больше полутора часов в не имевшей окон комнате, он этого не понимал. На его глазах одна из дверей открылась, из нее выскочил крепкий мужик в распахнутой на груди кожаной куртке. Почему-то было совершенно ясно, что он русский.

– Все?

– Да ну, какие все?

Мужик присоединился к небольшой группе людей, стоящих у закрытой двери очередного микроавтобуса. Тоже белый «Фиат», только раза в полтора крупнее первого, довезшего Николая и остальных до этой стороны границы. Он посмотрел на номера – финские. Восемь человек, из них шесть женщин среднего возраста и двое мужчин: вышедший был уже девятым, и, соответственно, третьим. Все выглядели растерянными и злыми, у половины женщин глаза были на мокром месте. Никто не сказал ему ни слова, потому что он был таким же, как все: в куртке, с сумкой, с похожим выражением на лице. Чуть моложе большинства, но не всех.

Один из мужчин молча сунул ему сигарету, дал прикурить, кивнул в ответ на такой же молчаливый кивок. Подошел еще один мужчина, со злобой сплюнул на землю, достал свои собственные сигареты, тоже закурил. Николай считал доли минут, стараясь не думать вообще ни о чем, потому что не видел никаких вариантов, ни одного. Он не шпион, не агент 007, чтобы пройти через врагов, размахивая ножичком с 3-сантиметровым лезвием, которое жгло ему бок изнутри левого кармана. Он не может ничего, и было глупо не понимать этого с самого начала.

– Вот, наконец-то…

Еще одна женщина, с двумя тяжелыми сумками в руках, – один из мужчин сунулся навстречу, помог. Женщина и так плакала, а освободив теперь руки, начала все сильнее подвывать, стараясь утереть все слезы сразу. Шагающий за ней немолодой финн в черной форме с теми же желто-красно-черными нашивками что-то успокаивающе гудел, не понимаемый никем.

Еще сколько-то секунд, и выбежал еще один финн, сказавший несколько слов вышедшему перед ним пограничнику. Курящие покидали сигареты, – половина в урну, половина себе под ноги. Чувствовалось, что финны это увидели, но не сказали ни слова: видимо, все понимали.

Второй из финнов, который был в приторно-зеленой светящейся накидке поверх пуховика, открыл машину и завел мотор. Все полезли вовнутрь, мешая друг другу сумками. В некоторых звякало, в других лязгало железом – все везли что-то свое. Пограничник подошел к двери за последним севшим, оглядел всех, что-то спросил. Один из мужчин ответил ему по-фински, остальные просто сидели. Не столкнувшись с Николаем глазами, пограничник оглядел всех и с силой закрыл дверь, громко хлопнув ее обрезиненным краем.