Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

не стилист в том смысле, в каком стилистом является, например, Набоков. Но то, что у него свой неповторимый и отличный от прочих стиль – это факт. Стиль, замешанный на художественности и публицистичности, мифопоэтичности и фантасмагоричности, на лиричности и китче. Его текст развертывается не только в настоящем, он поднимает исторические и мифические пласты, интуитивно пытаясь нащупать контуры будущего.

Возьмем упреки во вторичности и подражательности. Критик Наталья Курчатова пишет о “Таблетке”: “Cовершенно слабосильный, путаный, высосанный из пальца и не в хорошем смысле подражательный роман от довольно многонаобещавшего (что только усиливает разочарование) молодого автора” (http://www.natsbest.ru/kurchatova09_sadulaev.htm). Но разве это не краеугольные камни всей современной культуры, которая зиждется на штампах, на брендах, которая вся высосана из пальца?.. Это культура зависящего от спроса тиража, для повышения которого используются мифологемы лейбла. Так стоит ли обвинять в этом Садулаева, который строит свои тексты, не только чутко прислушиваясь к историческим генетическим токам, но активно используя пазлы, отлитые из культурного сора современного мегаполиса?

С. Б. Да, искусство часто рождается из сора, не спорю. Но сейчас о рождении большого писателя говорить рано. Какое место занимает Садулаев в современной литературе? Если сравнивать с авторами сборника “Молодые писатели”, то автор “Апокрифов чеченской войны” предстанет фигурой значительной, а вот если сопоставить его с Маканиным, Волосом, Юзефовичем, Иличевским, Сенчиным, Палей, то картина получится совсем иной.

Критика Курчатовой, Кучерской, Пустовой, резкая и достаточно точная, примечательна тем, что молодые критикессы, кажется, пропустили “чеченское” начало карьеры Садулаева и принялись сразу за его офисную прозу. Показательно и недовольство рецензентов, очевидно, впервые прочитавших книгу Садулаева. Надо же! Автор претендует на “Букер” и “Нацбест”, а пишет, между тем, совсем неважно. Как же так? Кто его пустил в большую литературу?

Ключевое здесь слово “многонаобещавший”. Кто же это много наобещал? Откуда возник Герман Садулаев? Насколько я понимаю, феномен Садулаева появился благодаря Илье Кормильцеву, Евгению Ермолину, Наталье Ивановой, Сергею Чупринину. Форум молодых писателей помог развить успех, но его роль здесь второстепенная, в Липки он приехал уже “звездой” с публикациями в “Знамени” и “Континенте” и, конечно же, с книгой “Я – чеченец”.

Для издательства “Ультра. Культура” Садулаев подходил идеально: чеченский националист, да еще левый, жаль, что не исламист, тогда бы уж был полный набор, но и так хорош. А вот с журналами “Знамя” и “Континент” совсем другая история. Либералы Наталья Иванова и Сергей Чупринин, христианский демократ Евгений Ермолин продолжают нашу старую, почтенную, еще времен Герцена, интеллигентскую традицию: близко к сердцу принимать чужую боль и стараться искупить преступления (или “преступления”, иногда это слово уместно в кавычках, иногда – без) власти перед другой страной, другим народом или даже другим сословием. Идейно далекие и от западников сороковых и, тем более, от демократов-шестидесятников, они все-таки унаследовали это качество. Успех Садулаева, его публикации в престижных либеральных журналах, на самом деле очень далеких от его националистических и тем паче имперских идей, родились из этого чувства вины: за депортацию чеченцев в феврале 1944-го, за бомбежки Грозного, за лагерь Чернокозово.

Кстати, ни Герман Садулаев, ни кто-либо еще из чеченских писателей не задумался о вине чеченского народа перед десятками тысяч русских и казаков, убитых чеченцами или изгнанных из Чечни. Я уж не говорю о набегах на казачьи станицы и грузинские селения, а то, если судить по произведениям Садулаева, чеченский народ только защищался от бессердечных и бессовестных захватчиков “с севера”. А рабство, которое автор рассказа “Бич Божий” едва ли не оправдывает?! Хотя кто, как ни чеченский интеллектуал, человек, способный размышлять о судьбе своего народа, его взаимоотношениях с соседями, должен задуматься!

А. Р. Говорить о том, что в литературу его “пустили” исключительно либералы, я бы не стал. Конечно, публикация повестей Садулаева на страницах “Знамени” кричит чеченским национализмом, но в газетах “Завтра” или “День литературы” уже таковым не воспринимается.

У Садулаева нет никакого чеченского национализма. Он вообще категорический противник национализма. Он неоднократно пишет, что такого народа до последнего времени просто не было. У чеченцев, как и у их тейпов, различные генетические корни. Одна ветвь от хазар, другая от русских, третья от евреев… Чечня у Садулаева – это скорее метафора, символизирующая становление новой национальной формации, которая выковывается не только в жерле войн, но и в качестве противовеса вызовам современности настоящим и будущим. Идеология Дона Ахмеда – только одна из доминант этого становящегося самосознания, но она не самодостаточна, так как национальное самосознание без выхода на имперскость слишком уязвима. И в итоге Дон Ахмед погибает в битве с китайским цунами.

В той же повести “Одна ласточка еще не делает весны” в качестве блаженных, помешанных, которые стали появляться перед войной, выступают как русские (изнасилованная русская учительница), так и чеченцы. Вот и я бы не делал здесь сильного национального разделения, судьба и русских и чеченцев примерно одинакова, как и их вина, да и бич Божий над ними висит по сути один и тот же.

С. Б. Я же и говорю о равенстве народов. Но признаёт ли это равенство наш герой? Не в беседах с журналистами, а в собственном художественном мире?

Вообще, что такое национализм? Это не только идеология, но также умонастроение и мировоззрение, при котором собственная нация выделяется как особенная, наделенная некими уникальными качествами, позволяющими поставить ее выше других наций. Есть ли что-то подобное у Садулаева? Безусловно. Чеченцы у Садулаева – особый народ, они никогда и никому не подчиняются, не платят дани (надо ли понимать так, что и налогов не платят?) Эта мысль повторяется у него не раз. И в “Учении Дона Ахмеда”, и в “Пурге”, и в “Биче Божьем”. Все платят, и русские, и кабардинцы, и татары, а вот чеченцы нет, не таковы. Что это, как не признание исключительности собственного народа? “Над чеченцем нет господина, кроме Аллаха” (“Бич Божий”). А чего стоит идея чеченского мессианства, изложенная Доном Ахмедом!

Дон Ахмед – сторонник российской имперской идеологии, так как большая, сильная, имперская Россия выгодна чеченцам: “В единой великой России и мой бизнес будет единым и великим. <…> Подумай сам, зачем чеченцам отделяться от России? Если Чечню отделить, что останется чеченцам? Только сама Чечня. Старые горы, мелкие речки, да остатки нефти” (“Пурга”). Но, к счастью, помимо маленькой Чечни есть большая Россия, которая и должна стать жизненным пространством (sic!) чеченского народа: “И эти пространства, дарованные нам Всевышним Аллахом… – всё земли России. Русский народ вымирает, каждый год коренное население России сокращается на миллион. Если русские земли не заселим мы, это сделают другие, те же китайцы” (“Пурга”).

Национальная