Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

его руках в оружие возмездие, которым он методично ломал жизнь этой семьи. Ломал кормивший их товар, который и так, похоже, приносил совсем небольшие деньги. Ломал хлипкие и подгнившие доски стен, оставляя в них крупные дыры. Разбивал мутную слюду окон, крушил прилавок и полки.

Но главное – он ломал свои собственные сомнения. Свою жалость к этим верещащим людям, что жались к стене.

Он больше не имел права жалеть или сопереживать. Ведь он и вправду был бандитом. Разбойником. Ростовщиком, пришедшим за долгом. И всякий, кто отказывался его возвращать, должен был испытать всю глубину последствий.

Неожиданно старуха молнией метнулась куда то в сторону, а потом, с непривычной для столь старого и скрюченного тела прытью, вернулась обратно протягивая Мицану какую-то бляшку сверкающую золотом.

– Да на, забери! Забери проклятый демон! Последнее отдаю. Ничего больше не осталось! Забери и уходи, уходи отсюда! – стенала она, тыча в него своим сокровищем.

Юноша замер. Его оружие возмездия опустилось, не причинив больше никакого вреда и так уже порядком разгромленной лавке. Золотой диск, который так отчаянно пыталась отдать ему старуха, явно стоил дорого. Точно больше долга этой семейки. Мицан взял его не глядя и убрав за пазуху своей рубахи, пошел к выходу из лавки. Уже в дверях он обернулся, и хотел было сказать что-нибудь грозное и запоминающееся, но лишь бросил на пол гарпун, причинивший так много страданий этой жалкой семье лавочников.

Железный штырь воткнулся с гулким стуком, так и оставшись торчать слегка покачиваясь посреди учиненного им разгрома.

Оказавшись на улице, Мицан пошел не оборачиваясь, с великим трудом сдерживая сбившееся дыхание и стараясь не замечать рвущееся из груди сердце. Ему хотелось бежать. Бежать прочь от этой проклятой лавки. Бежать, пока воздух в легких не превратиться в бушующий огненный шторм, а ноги не сведеëт от боли. А потом бежать ещё и ещё. Бежать все дальше и дальше, чтобы оказаться так далеко от этого места, как только это возможно.

Но он держал себя в руках и не подавал виду. Он шел самой уверенной, самой спокойной походкой, на которую только были способны его ноги. Чтобы вдруг выглянувшие из своей трухлявой лавки бабка с внуком, не увидели перепуганного и убегающего мальчишку.

Но стоило ему покинуть улицу и завернуть в переулок, как Мицан тут же опустился на корточки и, прижавшись спиной к стене, обхватил голову руками.

Великие горести и проклятья. Он чуть не сдрейфил. Чуть не убежал, словно испуганный мальчишка, не выполнив взятое собой же обязательство. И, главное, от кого? От древней старухи и полуживого задохлика? Мицан с силой ударился затылком о стену, желая выбить из головы все эту омерзительную слабость. Он был человеком господина Сельтавии, его клятвенником. И он должен был соответствовать.

Неожиданно юноша почувствовал, как в его ребра что-то больно кольнуло. Мицан запустил руку под тунику и вытащил золотой диск, полученный в уплату долга. Ювелирная поделка оказалась отлитым из золота солнцем с грозным человеческим лицом в окружении ореола бушующего пламени. Этот символ показался юноше знакомым – он точно уже видел его раньше, но вот где и когда – никак не мог вспомнить.

Мицан провел пальцем по огненным граням, пробуя их на остроту. Такая вещичка должна была с избытком покрыть долг лавочников. Уже одного веса золота вполне хватало. А тончайшая ювелирная работа, с которой было выполнено лицо и каждый огненный лучик, делали её и вовсе бесценной. Настоящим сокровищем, толкнув которое нужным людям, можно было выручить очень хорошие деньги. На минуту Мицан даже задумался, а не оставить золотое солнце себе и попробовать продать его самостоятельно. Ну а что? С вырученной суммы он бы и долг лавочников вернул и себя бы совсем не обидел. Ведь чем как не заработком занимались все люди господина Сэльтавии?

Мицан ещё раз с силой приложится затылком о каменную кладку. Даже думать о таком было опасно. Эти люди взяли в долг не у него. Не у Мицана Квитои. Но именно Мицан был обязан принести полученную оплату в целости и сохранности. И он собирался это сделать.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не подслушал его недостойные мысли, он поднялся на ноги и быстро зашагал в сторону «Латрийского винолея». В этом квартале он знал каждую улочку и закоулок, а потому, спустя совсем немного времени, оказался у стоявшего чуть особняком от остальных домов двухэтажного здания, чьи покрытые игривыми фресками стены увивал разросшийся плющ.

Войдя внутрь и кивнув протиравшей столы прислуге, он сразу отправился на второй этаж, который принадлежал лишь клятвенникам. Сегодня, правда, люди господина Сэльтавии ещё не успели заполнить свое излюбленное заведение и за большим столом сидели лишь Лиаф Гвироя, да двое молодых клятвенников. Первым был высокий и плечистый парень лет двадцати, одетый в расшитую красным узором белую рубаху с закатанными по локоть рукавами. Его звали Ирло Двигория, но Мицан, кажется, ни разу не слышал, чтобы к нему обращались по имени. Вместо этого все звали его Шатуном.

Вторым был худощавый Рего Квинкоя. Хотя этот бледный юноша с крысиным лицом покрытым желтыми пятнами и был старше Мицана всего на два года, он уже успел сделать себе имя на улицах. Его знали как толкового и очень везучего воришку, что мог пролезть почти в любую щель и вытащить обратно все самое ценное. Поговаривали, что однажды он даже пролез в особняк самих Ягвишей, вернувшись обратно с фамильной печатью этого знатного рода, которая зачем-то потребовалась господину Сэльтавии.

Мицан помахал им рукой и присел за общий стол, бегло оглядев его содержимое. Перед Лиафом лежала тарелка с поджаренными лепешками, большая плошка сметаны с чесноком, рассыпчатая брынза и пучок кинзы. Чуть дальше стоял глиняный кувшин и несколько небольших чаш. Юноша потянулся было к одной из них, но тут же получил по руке от Гвирои.

– Сардо говорил, что ты тут клялся при всех, что, дескать, до заката должок с одной лавки стрясешь. Было такое?

– Было, Лиаф.

– Ну и как, сходил в лавку?

– А то,– с вызовом произнес юноша.– Плевое дело. Они мой визит до самых похорон не забудут.

– Да? Ты что же, даже в штаны не насрал?

– Если кто там и обосрался, так это лавочники. Во что с них взял. Дивись чуду.

Мицан небрежным жестом вынул золотое солнце из-за пазухи и швырнул его на стол.

Лиаф поднял диск и внимательно осмотрел. Его густые брови изумленно поползли вверх, а рот приоткрылся. Он поднес добычу юноши почти