Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

Неделю никуда не показывался я из дому. Больше смерти боялся встретить Макара. Но однажды он при­шел к нам, поговорил с отцом, увидел меня и ничего не сказал.

— И что только ты в этом Макаре нашел?—упрек­нула бабушка отца, едва Макар скрылся за воротами.

— Значит, нашел, раз он мне нравится, — возразил отец.

Бабушка, точно порох, вспыхнула:

— От этого Макара одни неприятности! Люди доб­рые в поле работают, а он — знай свое — скачки устра­ивает. И тебя, поди, сманивает.

Отец промолчал. А я для себя решил, что дядя Ма­кар совсем не заметил, что у него кнут пропал. И боять­ся мне нечего.

Вынул я кнут из потайного места и стал с ним играть во дворе. Взмахну им изо всех сил — он разбойником на всю улицу свистит. Чуть тише воздух рассеку — со­ловьем поет. Кнутовище в руках в колесо гнется. Необы­кновенный был кнут!

И вдруг — гляжу, отец стоит передо мной:

— Ты где взял это? — спрашивает.

У меня язык отнялся. Почуял я, что отец узнал Ма­каров кнут. Затрясся я от страха, убежать хотел, да отец меня за руку схватил.

— Откуда у тебя этот кнут? — сердито повторил он.

Я молчал, насупился. И отец все понял. Выхватил он

этот самый кнут из моих рук и стеганул меня. Спину точно огонь прошил.

Я заорал как резаный.

Подбежала бабушка. Загородила меня. Отец и на нее прикрикнул, все ей рассказал и в сердцах закончил, что нечего меня щадить. И первый раз бабушка не ста­ла защищать меня. Лишь сердито сказала: — Это все от Макара неприятности.

ЧАСЫ

Отец мой раздобрился и подарил мне старые карманные часы. И меня точно подменили, важный такой стал, сам себя не узнавал, даже мать больше слушался. Но главное было не в этом: я вдруг узнал, что такое время. Все я стал делать по часам. Каждая минута была рассчитана и распределена. Соскакивал я утром с кровати ровно в восемь; пятнадцать минут де­лал зарядку, десять умывался, двадцать минут завтра­кал. Выработался у меня точный распорядок дня. И я настолько привык к нему, что удивлялся, как жил рань­ше без часов.

Ребята, которые со мной дружили, тоже по моим часам жить стали. У нас эти дни только и было дела, что часы. Пройдет минута, как уже кто-нибудь спрашивает: «Ну-ка, погляди, сколько там времени?» Я даже заме­тил, что после того, как у меня появились часы, маль­чишки нашего села стали лучше ко мне относиться. Одна только сестренка не могла понять, как мне было важно и необходимо иметь часы. Она дразнила меня «задавакой». Но я не обращал на нее внимания.

В часах-было скрыто для меня таинственное и уди­вительное, какой-то совсем незнакомый мне мир. Тонень­ким звоном билось их крохотное сердце. И сколько я ни ломал голову, не мог понять, почему идут часы. Ка­кая сила заставляет их жить и показывать время лю­дям? Я живу потому, думал я, что хочу жить. Все, что я ни делаю — играю ли, ем, работаю, — все потому, что я хочу, есть у меня желание. А часы? Почему живут часы? Они тоже умеют хотеть?

Часы я разглядывал со всех сторон. Не одну ночь лежал с открытыми глазами и все думал, думал. Хоте­лось открыть железные крышки и заглянуть туда, где царила тайна. Даже дух захватывало. И однажды я не утерпел и решился — открыл крышки. В глаза точно яркий огонь ударил. Медные колесики, цепляясь друг за друга и подгоняй друг друга, жили своей жизнью и, казалось, чему-то радовались. Одно колесико особенно было живым. Вертелось оно взад-вперед с такой быстро­той, что едва можно было успеть рассмотреть его. Я подумал, что это и есть часовое сердце. Живое, ма­ленькое и хрупкое. Стоит ему остановиться — и часы умрут. Я скорее захлопнул крышки.

Приложил часы к уху — идут!

Но в груди после этого стало неспокойно. И я уже не мог остановиться, чтобы не заглянуть дальше, не узнать до конца, отчего живут часы. Какая скрытая и непонятная сила заключена в них? Опять и опять я прикладывал часы к уху. Тонкий, точно комариный, звон их щекотал слух. Но, чтобы постигнуть тайну ча­сов, чтобы узнать, что к чему, надо было часы все-таки разобрать.

Несколько дней кряду всюду преследовало меня одно и то же слово: «разобрать», «разобрать», «разобрать».

И я решился.

Как-то в полдень я вернулся с реки домой. Сестра над чем-то хлопотала во дворе, мать и отец уехали на молотьбу. Был самый подходящий момент, никто не мог мне помешать. Забравшись в заднюю комнату, поближе к окну, я расстелил платок. Приготовил ма­ленькую отвертку, раскрыл перочиный нож. Отец дол­жен был вернуться к вечеру. Часы показывали ровно двенадцать. Времени было достаточно, чтобы успеть сделать все.

Даже сам того не заметил, как снял я крышки. От­винтил стрелки, поддел ножом и отделил циферблат. Надавил пальцем и вынул из футляра механизм.

Оголенный, будто выпавший из гнезда птенец, лежал он на моей ладони. Билось маленькое сердце. Смотрел я на него и думал: вот, оказывается, оно какое! Коле­сико и пружинка на его оси из проволоки тоньше во­лоса. Торопится, спешит... Рядом множество других колесиков, одни стоят неподвижно, другие — передви­гаются едва заметно, а третьи — совсем кажутся мерт­выми.

Непонятная жизнь открылась мне. Часы тикали, и мне казалось, что звонят колокола. Я забыл все на свете, забыл, что рядом, за дверью, есть сестра, забыл, что могут вернуться отец и мать. Я видел только часы. И хотел узнать о них еще больше. Руки дрожали. Как в лихорадке, дрожал весь я. И вдруг — повернул ка­кой-то винтик, что-то хрупнуло, и часы стали. Колесико-сердце безжизненно повалилось набок, умерло. Стало глухо, как на кладбище.

Я испугался, но верил, что смогу вернуть часам жизнь. Снимая и откручивая каждый винтик и каждое колесико, я пристально рассматривал и клал в отдель­ности, чтобы не спутать их. Лишь минуту назад было от меня все скрыто. Теперь я всему хозяин: трогал своими пальцами то, что заставляло часы жить — колеса, пру­жины и стрелки. Очень все было интересно и необыкно­венно. И как это можно было сделать такое множество крохотных колес? Какой нужен маленький напильник и молоток, думал я, чтобы все это выпилить и выковать?

И тут оглянуться не успел — в сенях послышался голос отца.

У меня даже в груди что-то закололо. Сгреб я в одну кучу и колесики, и стрелки, и крышки, и футляр — и все это скорее, чтобы не увидел отец, завязал в платок и сунул под матрац. Сам же через окно выпрыгнул в палисадник и дал деру подальше от дома. А за ужином глаз ни на кого не поднимал, ждал — спросит отец о часах. Но обошлось. Отец устал, и ему было не до меня.

На следующий день с самого раннего утра я спря­тался в сарай. Начал собирать часы. Провозился я без обеда до позднего вечера. И тут вдруг я понял, что забыл, что к чему, какое колесо откуда и какой винтик куда закручивать. У меня почему-то оказались два ко­лесика и один винтик лишними. И как ни старался, но места им я так и не смог найти. Только спустя еще один день я во всем разобрался. Дело пошло на лад. Но на беду в сарай вбежала сестра.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она.

— Убирайся отсюда! — пригрозил я.

— Ты чего дерешься? Ма-а-а-ма! — стала она звать мать.

Я смахнул не до конца собранные часы к себе в карман и выпроводил легонько сестру из сарая. Но когда опять занялся часами, то теперь мне уже не хва­тало двух колесиков. Чуть не плакал от досады. На животе я излазил весь сарай, надеясь найти утерянные колесики, но все было напрасно. Часы мои умерли на­всегда.

Отец обозвал меня глупцом и выпорол. Сестра, пры­гая на одной ноге, радовалась:

— Ага, вот теперь не будешь задаваться.

Но не насмешки сестры и не трепка отца оказались страшными. Страшно было другое — с тех пор как я убил жизнь в часах, я разучился ценить время: вставал в полдень, опаздывал к ребятам, опаздывал на обед — все у меня пошло кувырком.

МУЖЧИНОЙ СТАТЬ НЕЛЕГКО

Я совсем стал считать себя мужчиной. Отец и мать доверяли мне хозяйство. Часто с сестрой я один оставался дома. Особенно летом, когда родители с утра до ночи были заняты на полевых работах. У нас всегда все было хорошо. Сестра больше возилась с куклами, пеленала и укладывала их спать, а я занимался делом: строгал, пилил. Сегодня же и сестре вдруг тоже захоте­лось строгать и пилить.

—Я делаю скворечник, — сказал я. — Не мешай!

— Я тоже хочу делать скворечник, — оказала она.

— У тебя есть куклы и занимайся ими. Скворечник— это мальчишеское дело.

— А я тоже хочу быть мальчишкой.

Я понял — от сестры не отвязаться и пригрозил ей, что отколочу, если не уйдет и не перестанет путаться у меня под руками. Но и это не помогло. Тогда я рас­сердился, шлепнул ее и выпроводил из сарая. Сестра разревелась на всю улицу. Лицо ее раскраснелось, сле­зы, как горошины, катились одна за другой по щекам. Маленькая и беззащитная стояла сестра, прижимала к себе куклу, всхлипывая и вздрагивая. Плакала она сильно еще и потому, что я не обращал на ее плач ника­кого внимания.