Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики - Мартин Гринберг

Моллюски облепили ее руки и плоть, свисавшую с грудной клетки.

Я чувствовал себя раздавленным. Я больше не мог думать.

Она направилась в мою сторону. Водоросли, окружавшие ее голову, зашевелились, раздвинулись. Лицо у нее было похоже на то, что вам не хочется пробовать в суши-баре, все эти присоски, иглы, дрейфующие анемоны; и между тем я каким-то образом догадался, что вся эта мешанина улыбается.

Я оттолкнулся задними ногами. Мы сошлись там, в глубине, сошлись в поединке. Там было так холодно, так темно. Я сомкнул челюсти на ее лице и почувствовал, как что-то рвется.

Это был почти поцелуй, там, в глубокой пучине…

Я мягко приземлился на снег, сжимая в зубах шелковый шарф.

Другие шарфы, порхая, опускались на землю. Мадам Эзекиель нигде не было видно.

Не земле, на снегу лежал жертвенный нож. Я ждал, стоя на четырех лапах в лунном свете, промокший до подшерстка. Я встряхнулся, разбрызгивая вокруг себя соленую воду. Я слышал, как она шипит, попадая в костер.

Я чувствовал тошноту и слабость. Я с силой втянул воздух в легкие.

Далеко внизу, в заливе, я мог видеть людей-лягушек, болтавшихся на поверхности моря, словно утопленники; несколько секунд прилив мотал их туда-сюда, затем они задергались, запрыгали и мало-помалу стали плюхаться в залив и исчезать под поверхностью моря.

Раздался вопль. Кричал бармен с лисьими волосами, продавец алюминиевого сайдинга; он смотрел в ночное небо, на плывущие по нему облака, закрывающие звезды, и кричал, кричал. В его крике звучала ярость и фрустрация, и это пугало меня.

Подняв с земли нож, он пальцами стер снег с его ручки, а полой пальто — кровь с лезвия. Затем он посмотрел на меня через костер. Он плакал. «Ты, подонок, — всхлипывал он. — Что ты с ней сделал?»

Я хотел сказать ему, что ничего с ней не сделал, что она по-прежнему стоит на страже глубоко под водами океана, но я больше не мог говорить, мог только рычать, выть и скулить.

Он плакал. Он него пахло безумием и разочарованием. Подняв нож, он побежал ко мне, и я отпрыгнул в сторону.

Некоторые люди не могут приспособиться даже к небольшим изменениям. Бармен, споткнувшись, пронесся мимо меня и рухнул с утеса в пустоту.

В лунном свете кровь становится черной, не красной, и следы, которые он оставлял на склоне утеса, падая, подпрыгивая и вновь падая, казались черными и темно-серыми. Вот, наконец, он застыл на обледеневших камнях у подножия утеса и лежал там, пока из моря не высунулась рука и не утащила его в темную воду, делала она это так медленно, что было даже больно смотреть.

Чья-то рука почесала меня за ухом. Ощущение было приятное.

— Кем она была? Просто аватарой Глубинных, сэр. Эйдолон, проявление, если угодно, посланное к нам наверх из предельных глубин, чтобы принести конец света.

Я ощетинился.

— Нет, теперь уже все в порядке, пока. Вы разорвали ее, сэр. Ритуал должен был быть соблюден детально. Нам троим надлежало стоять вместе, выкрикивая священные имена, пока невинная кровь льется, пульсируя, к нашим ногам.

Подняв голову к толстяку, я вопросительно заскулил. Он потрепал меня по холке с сонным видом.

— Разумеется, она не любит тебя, мальчик. Она вообще едва существует материально.

Вновь пошел снег. Костер догорал.

— Твоя непредвиденная трансформация сегодня ночью произошла, осмелюсь предположить, в результате той же самой планетной конфигурации и лунарных сил, которые делали эту ночь идеальным моментом для того, чтобы вызвать моих старых друзей из Бездны…

Он продолжал говорить своим глубоким голосом и, возможно, сообщал мне важные вещи. Я этого никогда не узнаю, ибо аппетит во мне рос с каждой секундой, и слова потеряли даже тень смысла; я потерял всякий интерес к морю, вершине утеса, толстяку.

В лесу за лугом бегали олени: я отчетливо ощущал их запах в ночном зимнем воздухе.

И я был очень, очень голоден.

Придя в себя рано утром, я увидел, что лежу голый на снегу рядом с недоеденным оленем. По его глазу ползла муха, язык свешивался из мертвого рта, придавая ему комично-патетическое выражение, как у животного из газетного комикса.

Снег вокруг разорванного живота оленя окрасился флюоресцентно-алым.

Мое лицо и грудь были липкими и красными. Горло драло и саднило. Но к следующей полной луне все заживет.

Солнце стояло уже высоко, маленькое и желтое, а небо было синим и безоблачным, и ветер утих. Откуда-то издалека доносился шум океана.

Я замерз, мне было холодно и одиноко; что же, подумал я, это случается с каждым из нас, в начале. Просто со мной это повторяется каждый месяц.

Я ощущал болезненную усталость, но мне нужно было продержаться, пока я не найду какой-нибудь заброшенный амбар или пещеру; сделав это, я собирался отоспаться недели две.

Низко над снегом прямо ко мне летел ястреб, держа что-то в когтях. На мгновение он завис надо мной, уронив к моим ногам маленького серого кальмара, и тут же взмыл вверх. Кальмар лежал безучастно и неподвижно, разбросав щупальца по кровавому снегу.

Я принял это за предзнаменование, только неизвестно, хорошее и дурное, но мне было уже все равно; повернувшись спиной к морю и туманному городку Иннсмауту, я направился в сторону большого города.

Я познакомился с Роджером Желязны в 1990 году на конференции в Далласе, штат Техас. Мы подписывали свои книги за одним и тем же столом. Я разволновался, когда узнал об этом: я представлял, что мне удастся поговорить с ним, ведь Роджер был моим кумиром с одиннадцатилетнего возраста, с тех пор, как я прочитал «Князь света». На самом деле мы сидели и подписывали книги людям, выстроившимся в очередь, и мне удалось только пробормотать несколько слов о том, что я являюсь его поклонником, а еще я подтолкнул к нему сборник Сандмана «Кукольный дом», сказав, что, мол, Сандман является одним из незаконных крестных детей Роджера.

Мы не общались весь следующий год, а в 1991 году на Всемирном конгрессе фэнтези в Туксоне, Аризона, мой друг Стив Браст усадил меня в баре рядом с Роджером, и мы втроем проговорили весь вечер о структуре короткого рассказа. Когда говорил Роджер, мы со Стивом слушали.

— Многие из моих лучших рассказов, — говорил Роджер, посасывая трубку и объясняя, каково это, писать рассказы, — просто последние главы романов, которые я не написал.

В следующий раз я встретил Роджера, когда он был почетным гостем на Всемирном конгрессе фэнтези в Миннеаполисе. Я был ведущим, и мы оба работали в поте лица, организуя заседания, чтения и занимаясь всем, что обычно происходит на конгрессах. Мы столкнулись в зале книжных дилеров и обменялись книгами: я дал ему экземпляр «Ангелов и посещений», моего только что вышедшего сборника, а он дал мне экземпляр своего романа «Ночь в одиноком октябре».