Чикагский вариант - Дэшил Хэммет

сказала, что я тот единственный человек, с кем она могла поговорить.

И в конце концов я сдался. Тогда я тоже сел и сказал: «Будь по-твоему. Говори.» А мысленно я бранил и укорял себя за малодушие, твердил сам себе, что дурак и что еще очень сильно пожалею об этом, точно так же как пожалел в прошлый раз. Бывает же так, когда общество какого-нибудь определенного человека становится уже совершенно невыносимым.

— И о чем же вы говорили?

— О ней. Это была ее любимая тема для разговора. Она сама, ее предки, ее брат…

— Она была близка с братом?

— В какой-то степени. Но ведь он летящая стрела, типа как Старпер. Должен достичь своей медицинской цели. Поэтому Карен никогда не рассказывала ему слишком много. Как, например, о наркотиках и прочей дряни. Она просто никогда не говорила с ним об этом.

— Продолжайте.

— Вот так я сидел и слушал. Сначала она какое-то время говорила об учебе, а затем о чем-то мистическом, чем она тоже начинала заниматься и для чего было необходимо дважды в день по полчаса заниматься медитацией. Как будто из сознания выметаются все мысли, или ткань намокает в чернилах или что-то в этом роде. Так вот, она только начала эти занятия и считала, что это просто круто.

— А как она вела себя во время вашего разговора?

— Нервничала, — сказал Зеннер. — Она докурила сигареты из пачки и затем теребила руки. У нее было кольцо из ее школы — «Конкорд Академи», так она постоянно то стаскивала его с пальца, то надевала вновь, то принималась переворачивать. И вот так все время.

— Она вам не сказала, почему решила вернуться в город из колледжа на выходные?

— Я сам спросил об этом, — сказал Зеннер. — И она сказала.

— Сказала что?

— Что она приехала в город, чтобы сделать аборт.

Я откинулся на спинку стула и закурил сигарету.

— И какой была ваша реакция?

Он покачал головой.

— Я ей не поверил. — Он быстро взглянул на меня и отпил пиво из кружки. — Я не верил больше ни чему, ни единому ее слову. Вот в чем дело. Я просто выключился на это время, не обращал внимания. Я не мог дать себе послабления, потому что она… она все еще не была мне безразлична.

— А она сама об этом догадывалась?

— Она всегда догадывалась обо всем, — ответил Зеннер. — Она была из тех, кто своего не упустит. Как кошка; она действовала скорее инстинктивно, чаще всего не ошибалась. Ей было достаточно зайти в комнату и взглянуть по сторонам, и вот уже она знает все и обо всех. У нее было чутье на эмоции.

— Вы говорили с ней о предстоящем аборте?

— Нет. Потому что я ей не поверил. Просто не стал заострять внимания. Только примерно час спустя она снова вернулась к этой теме. Она сказала, что боится, что она хочет, чтобы я был с ней. Она все твердила, что боится.

— Вы этому поверили?

— Я не знал, чему мне верить. Нет. Нет, я не поверил ей. — Зеннер залпом допил пиво и отставил кружку. — Но а с другой стороны, что еще мне оставалось делать? Она была с сильной придурью. Все об этом знали, и это на самом деле было так. От всех этих дел с предками и со всеми остальными у нее просто крыша поехала. Она была психопаткой.

— Как долго длился ваш разговор?

— Примерно часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и заниматься, и что ей лучше уйти. Тогда она ушла.

— А вы не знаете, куда она отправилась, выйдя от вас?

— Нет. Я спросил у нее об этом, но она рассмеялась в ответ. А потом сказала, что никогда не знает, куда занесут ее ноги.

Глава седьмая

Когда мы расстались с Зеннером, наступил уже ранний вечер, но я все же позвонил в приемную Питера Рэндалла. На месте его не оказалось. Я сказал, что у меня очень срочное дело, и тогда работавшая с ним медсестра посоветовала мне позвонить в лабораторию. По вторникам он имел обыкновение задерживаться до поздна у себя в лаборатории.

Я не стал звонить, а сразу же поспешил по указанному мне адресу.

Питер Рэндалл был единственным из семейства Рэндаллов, с кем мне доводилось видеться и прежде. Я встречал его один или пару раз на какой-то из вечеринок, устроенных врачами. Не обратить внимания не него было не возможно сразу по двум причинам: во-первых, из-за его совершенно замечательной внешности, а во-вторых, хотя бы потому, что он очень любил ходить в гости и не пропускал ни одного подобного мероприятия.

Он был очень грузным, очень тучным человеком с добродушным лицом, на котором более прочего были заметны толстые щеки с проступавшим на них ярким румянцем и двойной подбородок. Он постоянно курил, много пил, от души смеялся, слыл замечательным рассказчиком и в целом был настоящим кладом для любой хозяйки. Питер мог задать тон вечеринке. Он мог даже вдохнуть жизнь в незаладившийся было праздник. Бетти Гейл, чей муж был главным врачом у нас в «Линкольне», как-то сказала: «Ну чем не изумительное светское животное?» Она имеет обыкновение изрекать вещи подобные этой, но тогда, один единственный раз за все время, она была права. Питер Рэндалл и в самом деле был светским животным — общительным, привыкшим к своей стае, интересующимся только внешней стороной дела, раскрепощенным и жизнерадостным. Подобная манера общения позволяла ему почувствовать себя свободным от условностей.

К примеру, Питер мог прилюдно рассказать любой самый грубый, самый пошлый и неприличный анекдот, но вы все равно стали бы смеяться. Про себя вы, разумеется, подумали бы: «Какая пошлость!», но тем не менее все равно стали бы смеяться над ним, и все присутствовавшие при этом женщины тоже стали бы смеяться. Он мог также приударить за вашей женой, пролить коктейль, выступить с критикой по адресу хозяйки, или натворить еще что-нибудь. И вы отнесетесь к любой его выходке совершенно спокойно, потому что на него невозможно рассердиться.

Теперь я раздумывал, над тем, что он смог бы рассказать мне о Карен.

* * *

Его лаборатория находилась в здании медицинского факультета, на пятом этаже того крыла, где располагалась кафедра биохимии. Я прошел по коридорам, чувствуя запах лабораторий — пахло ацетоном, горелками Бунзена, мылом для мытья пипеток и реактивами. Острый, стерильный запах. Рэндалл занимал крохотный кабинет. Девушка в белом лабораторном халате сидела за стоящей на столе