Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

что происшествие наделало шуму. Феликс, знавший, как выглядят залы полицейских судов в Лондоне, сразу заметил, сколько здесь приложили сил, чтобы приблизиться к этим образцам. Спешно созванные мировые судьи – их было четверо – сидели на помосте спиной к высоким серым ширмам, расположенным полукругом, а перед ними стоял зеленый невысокий барьер, заслонявший их ноги. Этим подчеркивалось основное свойство всякого правосудия, на чьи ноги, как известно, лучше не смотреть. Зато лица судей были открыты всем и являли приятное разнообразие черт при том полном единообразии выражения, которое должно означать беспристрастие. Несколько ниже судей, за столом, покрытым зеленым сукном – этой эмблемой власти, – сидел лицом к публике седобородый мужчина, а сбоку, под прямым углом, тоже приподнятый ввысь, находился человек, похожий на терьера, рыжеватый и жесткошерстый, – очевидно, глашатай предстоящей драмы. Когда Феликс сел, готовясь созерцать священнодействие, он заметил за зеленым столом мистера Погрема; коротышка кивнул ему, и до него донесся легкий запах лаванды и гуттаперчи. В следующее мгновение Феликс обнаружил Дирека и Шейлу, пристроившихся в стороне, у самой стены; насупленные и мрачные, они выглядели как два юных дьявола, которых только что изгнали из ада. Они не поздоровались с Феликсом, и тот принялся изучать лица судей. В общем, они произвели на него лучшее впечатление, чем он ожидал. Крайний слева, с седыми бакенбардами, был похож на большого сонного кота преклонного возраста: почти не шевелился и только изредка чертил одно-два слова на лежавшей перед ним бумаге или протягивал руку, возвращая какой-нибудь документ. Рядом с ним сидел мужчина средних лет с плешивой головой и темными умными глазами, который, казалось, иногда замечал присутствие публики, и Феликс подумал: «Ты, видно, недавно стал судьей». Зато председатель, усатый, как драгун, седой, с безукоризненным пробором, совершенно игнорировал зрителей: ни разу даже не взглянул в их сторону – и говорил так тихо, что его нельзя было расслышать в зале. Феликс подумал: «А ты был судьей слишком долго». Между председательствующим и человеком, похожим на терьера, находился последний из судейской четверки; этот прилежно все записывал, склонив чисто выбритое красное лицо с коротко подстриженными седыми усами и острой бородкой. Феликс решил: «Отставной моряк». Тут он увидел, что вводят Трайста. Великан шел между двумя полицейскими. Широколицый, небритый, он высоко держал голову; мрачный взгляд, в котором, казалось, изливалась его странная скорбная душа, невесело бродил по залу. Феликс, как и все присутствующие, не мог оторвать глаз от этого попавшего в капкан человека, и его вновь охватили те же чувства, что и накануне.

– Признаете ли вы себя виновным?

– Нет, не признаю, сэр, – ответил Трайст, словно повторяя выученный урок, а огромные руки, свисавшие по бокам, все время сжимались и разжимались. Начался допрос свидетелей – их было четверо. Полицейский сержант рассказал, как он явился по вызову на пожар, а потом произвел арест; управляющий сэра Джералда описал сцену выселения и сообщил об угрозах Трайста; еще двое – каменотес и бродяга – видели, как подсудимый шел в пять часов утра по направлению к амбару и стогу, а в пять пятнадцать возвращался обратно. Судейский, похожий на терьера, что-то тявкал, уточняя показания, и поэтому процедура допроса длилась довольно долго. Пока это происходило, в голове Феликса проносилась одна мысль за другой. Вот субъект, совершивший антисоциальный, а следовательно, дурной поступок; ни один здравомыслящий человек не найдет для него никаких оправданий; это настолько варварская, противоестественная и глупая выходка, что даже лесные звери и те бы от него отвернулись. Почему же тогда он, Феликс, не чувствует никакого возмущения? Быть может, вечно копаясь в мотивах человеческих поступков, он утратил способность отделять человека от его деяний… и видит каждую личность со всеми ее мыслями, поведением и промахами как одно взаимосвязанное и развивающееся целое? И Феликс посмотрел на Трайста. Великан не отводил доверчивого взгляда от Дирека. И вдруг Феликс увидел, что его племянник вскочил, запрокинул темную голову и собирается заговорить… В испуге Феликс тронул мистера Погрема за руку. Но квадратный человек уже успел обернуться и в эту минуту был удивительно похож на лягушку.

– Господа, разрешите мне сказать…

– Кто это такой? Сядьте! – раздался голос председателя – он в первый раз заговорил так, что его услышали в зале.

– Я хочу сказать, что не он отвечает за этот поступок… Я…

– Замолчите, сэр, и садитесь!

Феликс заметил, что его племянник колеблется, а Шейла тянет за рукав; затем, к большому облегчению Феликса, юноша опустился на свое место. Его смуглое лицо покраснело, тонкие губы сжались в ниточку. Постепенно под взглядами всего зала он смертельно побледнел.

Боясь какой-нибудь новой выходки племянника, Феликс уже не мог внимательно следить за ходом разбирательства. Впрочем, оно скоро подошло к концу: Трайст был признан виновным, отвечать на вопросы отказался, в поручительстве было отказано – словом, все произошло, как предсказывал мистер Погрем.

Дирек и Шейла куда-то исчезли, на улице, тихой в этот рабочий час, виднелись только автомобили четырех судей да две-три кучки зрителей, обсуждавших дело, а посреди мостовой стоял, опираясь на палку, хромой старик с обвислыми усами.

– Могла выйти большая неприятность. – Голос мистера Погрема раздался прямо над ухом Феликса. – Скажите, а он не приложил к этому руку? В самом деле нет?

Феликс яростно замотал головой – разок-другой и у него мелькала подобная мысль, но он решительно ее отверг, когда услышал из чужих уст, да еще таких больших и совсем резиновых.

– Нет-нет… Нервный юноша, обостренное чувство чести и повышенная чувствительность. Вот и все.

– Ну да, конечно, – успокоительно замурлыкал мистер Погрем. – О, эта молодежь! В странное время мы живем, мистер Фриленд. Каких только идей нет в ходу! Таким юношам, как он, лучше в армии – безопаснее. Там идеи не в ходу.

– Что будет дальше с Трайстом? – спросил Феликс.

– Надо ждать, – ответил мистер Погрем. – Ничего не поделаешь – надо ждать. Придется ему месяца три потомиться. Такая уж у нас система – никуда не годная.

– А если потом его оправдают?

Мистер Погрем покачал круглой головой, украшенной багровыми ушами, и сказал:

– Ах! Я часто говорил жене: «Беда быть гуманистом. Право, хорошо иметь резиновое сердце – прекрасная вещь, истинное спасение!» Ну что ж, до свидания. Если пожелаете что-нибудь сообщить – всегда к вашим услугам. – И, распространяя одуряющий запах гуттаперчи, он потряс руку Феликса и скрылся в дверях дома, на которых сверкающими буквами было написано: «Эдвард Погрем, Джеймс Коллет. Поверенные. Адвокаты».

Расставшись с маленьким гуманистом, Феликс отправился обратно к зданию суда. Автомобили укатили, а люди