Гиблый Выходной - Алексей Владимирович Июнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мужчина убрал телефон, потому что увидел в нескольких шагах от себя размазанный кровавый след на полу. Приготовившись не увидеть ничего радостного Соломонов сперва проследил до одного конца следа – там была большая смазанная лужа крови. Затаив дыхание, он медленно прошагал по следу из крови и через несколько шагов, обогнув пневматическую тележку-рохлю, вышел к лежащему на боку телу в красном от кровищи пальто, бывшим когда-то белым. Соломонов расширил глаза, узнав в лежащей женщине Оксану Альбер – главного бухгалтера. Та бездвижно лежала на полу, светлые волосы слиплись от крови, одна рука была вытянута вперед – перед смертью женщина пыталась до чего-то дотянуться.
Оксана Альбер! И она здесь?
Но какого черта…
И вот тут начала прорываться плотина воспоминаний. Уцепившись за образ Оксаны начальник производства начал разматывать клубок происходившего. Альбер… Она была с ним, он вспомнил, что они пришли сюда вместе. Вопрос – зачем? Так… так… В его голове захороводили разные картинки – заметеленная дорога из лобового окна его «Мазды CX-7», а Оксана подводит губы губной помадой. Когда это было? Сегодня? Позавчера? Или это приснилось Константину Олеговичу? Сам же Соломонов был чем-то возмущен. Чем-то… о чем он говорил? Об иудаизме? Нет, о чем-то совершенно ином. Соломонов вспомнил музыку неизвестного исполнителя и, какую-то очень сильно знакомую, заезженную до изжоги, но не мог вспомнить ни имени исполнителя, ни даже названия композиции.
Зачем в салоне его «Мазды» сидела Оксана? Не может быть, чтобы он ее просто подвозил, они живут в противоположных районах города, к тому же у Оксаны есть своя машина. Они переспали? Константин Олегович напряг память, но как ни старался, ни смог вспомнить ничего подобного, а значит этого не было. То, что он спал один в своей квартире – это он помнил прекрасно. Но что тогда подвигло их вдвоем приехать в пустой цех? Какое дело? Дело… Соломонов побил себя по щекам, заставляя кровь прилить к голове. Его бесило, что он буксует. Больше всего в жизни он ненавидел собственное бессилие. Почему лежащая в крови Оксана Игоревна Альбер ассоциируется у него с каким-то важным делом, а двое мертвых незнакомцев в синих полукомбинезонах – со странной градацией уровня опасности для жизни, где ноль баллов – это нирвана, а десять – появление самого Сатаны? Соломонов сконцентрировался, напряг мозги и вдруг дверца в прошлое стала приоткрываться.
Деньги! Соломонов аж обалдел! Деньги из его сейфа! Он вспомнил. Они с Оксаной вошли в его кабинет, он своим ключом открыл сейф и, сидя за своим рабочим столом, смотрел как Оксана перекладывает денежные купюры из какой-то коробки в деловой кейс. А он еще что-то говорил-говорил… О масонах что-то… о борщевике Сосновского, о селедке под шубой, еще о чем-то… Да, с ним такое частенько бывает, он знает, что зачастую не может удержать словесный понос. Есть у него такая черта и он, кстати, ни сколько ее не скрывает. Соломонов вспомнил и о синих полукомбинезонах. Они с Оксаной с высоты антресольного этажа заметили от двух до четырех промелькнувших в цеху человек.
Дальше смутно…
А ведь кейс с деньгами из сейфа он держал в руке, он, хоть и не отчетливо, но припомнил, как ударял им по своей ляжке, когда спускался вниз по металлической лестнице. Соломонов тупорыло посмотрел на свои ладони, растопырил недавно вымытые пальцы и даже повертел ладонями. В них, разумеется, ничего не было.
И вот тогда он, вспомнив все, начал действовать. Его сердце будто очнулось от спячки, оно заколотилось, загудело, толкая кровь в мозг и заставляя тело активироваться и, наконец-то, заработать. Соломонов перевернул мертвую женщину на спину и обнаружил у нее на груди проникающую рану. Ее зарезали. Пальто спереди превратилось в кровяную губку, но из самой раны кровь уже не шла. В отличии от соломоновского сердца, ее сердечная мышца остановилась и пульсации не было.
– Где деньги? – заскрежетал начальник производства сквозь сжатые зубы. – Где, мать твою, деньги?
Лицо Оксаны было даже не бледным, оно было белым. Женщина была мертва.
– Где бабло, твою мать? Лавэ, бабки! Где они? – допытывался Соломонов, но его недавняя соучастница хранила гробовое молчание. Обуреваемый нахлынувшими чувствами начальник производства не побрезговал и облапал мертвую женщину, проникнув руками ей во все внутренние карманы, обыскал ее полностью, но ни нашел ничего даже с большой натяжкой похожего на кейс с деньгами и вообще на деньги, если не считать пропитанной в крови 50-рублевой купюры во внутреннем кармане. При себе у Оксаны не было ее сумочки, а как известно именно в сумочках девушки носят все свое добро. Да даже если бы Константин Олегович и порылся в ее сумочке, то вряд ли бы нашел в ней что-то большее чем кошелек. Но ни как ни семь миллионов рублей в купюрах разного номинала. – Твою мать! Твою мать! – ругался он сквозь зубы. – Где мои деньги?
Он призадумался над позой в которой лежала умершая Оксана, она умерла ни сразу, а проползла некоторое расстояние и застыла с вытянутой вперед рукой, как если бы тянулась к спасителю. Куда она тянулась? Если к выходу, то он совсем с другой стороны и она не могла этого не знать. Взгляд константиновых глаз проследил указующее мертвой ручкой направление, продлив его расстояние и остановился на знакомом ящичке из-под инструментов. Новенький ящичек. Соломонов, порывшись в памяти, быстро узнал ящик – он видел его (или его точную копию) в руке у одного из тех псевдоремонтников в синих полукомбинезонах, двое из которых на данный момент лежали в разных местах и с разными причинами смерти.
«Баблосы!» – догадался Константин Олегович. Конечно, в этом ящике деньги, кто-то переложил их из кейса. Оставив мертвое тело Оксаны Альбер в луже крови, Соломонов в два прискока подлетел к заветному ящичку
