Солоневич - Константин Сапожников

«Гренадёры» предпочитали для общения вечерние часы, чтобы не слишком компрометировать себя визитами к ссыльному. Как вспоминал Солоневич, «приходили мужики и сапожники, батраки и торговцы» и «после всяких вводных предложений о погоде и об урожае, о том о сём, неукоснительно заворачивали беседу к тому одному, что их интересовало: к войне». Из этих неторопливых разговоров Солоневич сделал вывод, что простые немцы войны с Россией не хотели по вполне понятной причине: они уже имели опыт Первой мировой. В книге «Диктатура слоя» писатель называл своих собеседников в Альт-Драгайме общим именем «Иоганн Мюллер». И пытался представить себе ход размышлений такого типичного Мюллера о войне в России:

«Он воевал против русского солдата, который почти без оружия бился с истинно звериным упорством. Те тысячи вёрст, которые штаб мерил циркулем, а профессора — цитатами, он, Иоганн Мюллер, месил собственными пудовыми сапогами. Скудость русской железнодорожной сети… он, Иоганн Мюллер, познал с точки зрения собственных подошв: значит, нужно будет месить собственными сапогами тысячи вёрст русского бездорожья, оставаться без хлеба и без подвоза. В годы оккупации Украины он, Иоганн Мюллер, познал первые зачатки страшной народной войны — далёкого отголоска 1812 года и слабого намёка на народную войну 1941–1944 годов. Это в него, Иоганна Мюллера, стрелял каждый куст и каждый угол. Это он, Иоганн Мюллер, сжигал по приказу начальства целые деревни, и целые деревни уходили в леса, и из лесов полыхало новое пламя партизанской войны… Потом он, Мюллер, разбитый и окровавленный, возвращался домой — в доме было разорение, инфляция и чёрт его знает что ещё».

Через доктора Карка Солоневич стал подыскивать местного учителя, чтобы договориться с ним об уроках немецкого языка. Несмотря на проведённые в Германии годы и десятки прочитанных для «местной аудитории» лекций, Иван чувствовал, что его знание немецкого оставляет желать лучшего. Карк порекомендовал в качестве учительницы Рут Беттнер, молодую вдову обер-лейтенанта, командира подразделения парашютистов, погибшего в ходе операции по захвату Кипра в мае 1941 года. В ту эпоху нравы в померанской провинции были мещанскими, Рут боялась сплетен и потому решила, что уроки лучше всего давать «на виду у всех» на открытом воздухе. Так и повелось, они прогуливались вдоль озера («в духе» философов-перипатетиков) и вели нескончаемые «учебные беседы». Как позднее вспоминала Рут, «худшего решения быть не могло: о её связи с русским писателем сплетничали все»[175].

Первая же прогулка показала, что работа по «шлифовке» немецкого языка Солоневича предстоит немалая. Словарный запас у Ивана был богатый, но произношение сильно страдало. Поэтому возникали смешные, а нередко и пикантные ситуации. Так, в день знакомства Иван поднялся на площадку, с которого была видна панорама Темпельбурга, и произнёс весьма двусмысленные слова: «Huebsche Hoeschen» («хорошенькие панталоны»). Рут была весьма удивлена такой репликой русского и дома, вытирая тарелки после ужина, размышляла о том, почему русский проявил такую неделикатность, заговорив о нижнем белье с женщиной, с которой только что познакомился. Только тогда до неё дошло, что Солоневич хотел сказать совсем иное: «Huebsche Hauscen» («хорошенькие домики»). В другой раз в ресторане Солоневич заказал официанту «Ein Gebiss», что означало «зубные протезы». Официант улыбнулся и переспросил: не имеет ли клиент в виду «Imbiss», то есть «лёгкую закуску»?[176]

Иван «в порядке взаимности» давал Рут уроки русского языка, знание которого, по его мнению, могло пригодиться ей в будущем. Первое занятие она запомнила навсегда. Иван положил перед ней русскую газету, на полях которой написал алфавит кириллицы. Потом под каждой буквой поставил эквивалентную ей по звучанию — немецкую. Сразу же после этого он сказал: «А теперь прочти этот заголовок»…

«Мне стоило громадных усилий произнести первые в моей жизни русские слова, — вспоминала Рут. — Но я помню их до сих пор — „Рабочий труд“»…

В ходе такого «пешеходного» изучения языка Солоневич хорошо узнал город и его окрестности. Здесь было всё, в чём нуждалась стандартная, привыкшая к комфорту немецкая душа: железнодорожная станция, два газетных киоска, универсальный магазин «Густав Росенов и сын», популярное кафе «Эрих Хюбнер» неподалёку от Рыночной площади, лодочный вокзал, от которого можно было совершать поездки по местным озёрам на моторном катере «Ролхер», любуясь идиллическими пейзажами «Померанской Швейцарии».

После двух месяцев знакомства Солоневич сделал Рут предложение. По её словам, это было неожиданностью для неё. «Я была, мягко говоря, изумлена и вежливо отказалась, — так вспоминала она об этом событии через 60 лет. — На следующий день я объяснила Ивану, что подобный брак невозможен. Во-первых, у нас было 25 лет разницы в возрасте; во-вторых, мы недостаточно хорошо знали друг друга; в-третьих, различались наши религиозные убеждения, хотя это не имело большого значения, поскольку мы не были фанатиками; в-четвёртых, наши страны воевали друг с другом. Герр Солоневич ответил: „Если это вас волнует, мы не будем больше об этом говорить, но мы поженимся“. Мы, действительно, об этом больше не говорили и в конечном счёте поженились».

Это был прочный, по-своему счастливый брак. Иван Лукьянович не раз говорил, что «он совершенно изменил психологию Рут и обратил её во врага и нацизма, и коммунизма». Рут считала своим долгом выучить русский язык, стать примерной «русской женой» и сподвижницей писателя и политического деятеля из России, конечно, настолько, насколько это было в её силах. Ей удалось многое. Она стала говорить и писать по-русски, научилась готовить русские блюда, помогать мужу в его повседневной литературной и политической работе. Однако проникнуть в сущность идеи народной монархии и почти непрерывных дискуссий Ивана Солоневича с политическими оппонентами Рутика, как её звал муж, была не способна, поскольку, по мнению солоневичеведа Николая Казанцева, ко всему подходила «с немецкими мерками, с немецкими мозгами и немецкой душой»[177].

В отличие от преуспевающего доктора Карка забота о пропитании была для Солоневича изматывающе неблагодарным делом. «Отоваривать» продовольственные карточки с каждым днём становилось всё сложнее: «эрзац-маргарин», «эрзац-хлеб», «эрзац-кофе» и другие эрзацы всё больше преобладали в рационе. Приходилось исхитряться, в том числе браконьерничать в лесу и на озёрах. Иногда, чтобы получить несколько килограммов картошки, свёклы или кочанов капусты, Иван нанимался на работу к прижимистым крестьянам, считавшим, что русский должен быть довольным любым «вознаграждением».