Нагота - Зигмунд Скуинь

Незнакомец назвался Гастоном Бринумом. Выглядел он лет на шестьдесят, шестьдесят пять. Был очень манерен, жеманен, как провинциальный актер. Седые волосы безупречно зачесаны на пробор. Повязанный вокруг шеи шелковый платок придавал его довольно будничному костюму некоторую элегантность. Таких престарелых джентльменов нередко приходится видеть в яхт-клубах, на ипподромах.

— Примите мое сердечное соболезнование, — сказал Гастон Бринум. — Лично мне трудно осознать случившееся. Алма была подвижна, как девочка. Каждое утро на электричке отправлялась в Булдури, делала зарядку сначала в одном санатории, потом в другом, впрочем, я думаю, вы и сами все прекрасно знаете.

Гунар буркнул что-то нечленораздельное и разлил по стаканам пиво.

— С вашего любезного разрешения, я бы с удовольствием закурил. Нет, благодарю, сигареты я не употребляю, у меня своя марка.

Из серебряного портсигара с золотой монограммой незнакомец достал старательно обрезанный кончик сигары и принялся его раскуривать. Так вот кому принадлежал бычок сигары на лестнице в доме Алмы Мейерхоф!

— Еще совсем недавно я слышал, как она просила Хилду: привези мне из Берлина туфли. Да не какие-нибудь старушечьи шлепанцы, а чтоб самой последней модели! Нет, как хотите, а у Алмы была этакая цепкость. Человек не должен опускаться, говорила она. Старости нужно давать отпор. Иной раз она меня доводила чуть ли не до белого каления: Гастон, почему ты горбишься? Гастон, почему не бреешь волосы в ушах!

Закурил и Гунар. Сигарета оказалась последней. Слушая разглагольствования Гастона Бринума, он смял опустевшую пачку и бросил ее в пепельницу.

— Она, что же, продолжала работать?

Неосмотрительно заданный вопрос поддал жару и без того словообильным речам Гастона Бринума. Его серые глаза под дряблыми веками полыхнули восторгом, правая ладонь в широком жесте прижалась к груди.

— До последнего дня! Разве вы не знали? Другой такой портнихи в Риге не сыскать. У нее отбоя не было от клиенток своего поколения. Из-за нее дамы общества чуть за волосы друг дружку не таскали: теперь моя очередь, нет моя... И спроси вы, что я об этом думаю, я бы ответил так: все правильно. Алма понимала, что делала. Нельзя ронять своего достоинства, человек всегда должен знать себе цену. А как на склоне лет узнаешь себе цену? Только в работе. Чем старее становимся, тем сильнее желание чувствовать — это мы можем, это умеем. По себе знаю. Я по профессии настройщик роялей. Пенсия приличная. Был момент, я даже решил: хватит надрываться, поживу в свое удовольствие. Куда там! Ношусь по городу язык высунув и чувствую, сам себе опротивел, радости никакой. Зашел как-то к Алме, она удивляется: в чем дело, Фердинанд, — так она иногда меня величала, — на тебе лица нет. А час спустя звонят мне из консерватории, не соглашусь ли настроить клавесин. Хорошо, говорю, попробуем. Однажды, ну да, уже много лет назад, собирался поступить к ним в консерваторию, так сказать, на постоянную работу. Но тогда мне ответили: не сможем вас оформить, у вас нет образования. Того у тебя нет. Этого тебе не хватает. Ох, как это берет за живое. Будто тем самым говорят: ты косоглазый, ты безрукий. Словом, калека. Побороть в себе сомнения и страхи можно лишь с помощью работы. Ладно, колите почаще глаза моими недостатками, а я вам покажу, на что я способен. Попробуйте сделать то же самое. Такие вот дела. А стоит дать себе хоть небольшую поблажку, и ты пропал. И еще скажу: что больно бьет по самолюбию, так это незнание иностранных языков. Это почти то же, что у женщины грудь недоразвитая, а у мужчины половое бессилие. Подопрет нужда, а ты стоишь, как баран перед новыми воротами, — ни бе ни ме. Алма свободно изъяснялась по-немецки, по-литовски и по-польски, о русском и говорить не приходится. Интеллигентная была женщина. Я себя, к сожалению, могу причислить лишь к полуинтеллигентам. Прошу извинить, я вас не слишком утруждаю?

Но он говорил еще долго и рьяно, обволакивая Алму и свою персону все более размашистыми, более широкими кругами воспоминаний и раздумий.

— Нет слов, Алма не раз меня выручала. Вот я говорю: всегда надо знать себе цену. Это так, но бывают моменты, когда следует и обуздать себя. Под старость человек должен, казалось бы, набраться ума-разума. Не тут-то было. Самонадеянность губит, эгоизм развращает. Супружеская жизнь моя не удалась. Дважды женился, в обоих случаях дело кончалось разводом. Со второй женой особенно не повезло: полгода спустя после свадьбы потребовала выделить ей отдельную комнату, врезала английский замок. В довершение ко всему родила чернявого, курчавого мальчонку, а мне объявила с присущей ей наглостью — можешь не удивляться, не твой. Я на нее подал в суд, не пускал в квартиру. Был уверен, правда на моей стороне, это же яснее ясного. Однако суд принял сторону жены. Это меня потрясло еще больше. Зимой, в мороз, нарочно испортил отопление. Подобрав ключ, забрался к жене в комнату, замуровал в стене тухлое яйцо. По ночам устраивал адские концерты, сталкивая со стола кастрюли и чайники. А результат был таков: схлопотал себе язву желудка, аритмию сердца и прочие недуги. Потом ей понадобились еще и место для шкафа в передней, своя полка в погребе. На кухне в тазу кипятилось детское бельишко, в ванной умывался целый клуб моряков. Право, не берусь сказать, что бы со мной стало. Сидеть мне за решеткой или в желтом доме, если бы Алма вовремя не нажала на тормоза. Фердинанд, стоп, довольно! Разменяй квартиру и все злые мысли выбрось из головы. Злость, каковы бы ни были ее причины, точит человека, словно червь яблоко. И главное, не только точит, ты посмотри, сколько, прошу прощения, дерьма остается в яблоке после червя.

Гунар слушал Гастона Бринума с известной долей любопытства, временами, правда, отвлекаясь мимолетными мыслями. Об Асе (а в самом деле, сколько дней прошло, как она уехала?), об Алме Мейерхоф (если она занималась шитьем, почему нигде не видно ни одного начатого платья; и вообще, дверь старого дома надо бы опечатать, не то потом не оберешься неприятностей), о Янисе (утром почтальон принес адресованное сыну письмо, может переслать в Рандаву?). И еще Гунара не покидало какое-то смутное беспокойство: что привело к нему этого человека?

Возможно, Гунар бросил на Гастона особенно выразительный взгляд, а может, как это нередко бывает, тот неким шестым чувством уловил обращенный к нему бессловесный вопрос, только в какой-то момент показалось, что гость собирается с силами для решающего объяснения. Но встрепенулись седые ресницы, кадык взметнулся вверх по гортани и опустился обратно на воротничок, На том все и кончилось.

— Меня удивляет, что, кроме вас, пока не нашлось никого из близких Алмы Мейерхоф.

Потускневшие глаза Гастона Бринума еще глубже укрылись за дремотно опущенными веками.

— Близкие отыщутся. Когда остается дом, близкие всегда находятся. К тому же, насколько мне известно, Алма прошлым летом составила завещание.

Это был намек?

— Меня не интересует дом, — прервал Гунар искусно модулированные голосовые реверансы Гастона Бринума, — меня интересует, кто возьмет на себя дальнейшие хлопоты о похоронах.

Старый джентльмен заметно сник, голова ушла в плечи, весь он ссутулился. Поднялся, и в пепельницу ткнулся очередной кончик сигары.

— Видите ли, уважаемый, как бы это сказать, я не смею претендовать на права родственника. Мы были знакомыми, не больше. Но все, что в моих силах, я согласен сделать, об этом не может быть и речи.

С чего-то вдруг заторопившись, Гастон Бринум стал озираться по сторонам. Должно быть, искал шапку. Но разве была у него шапка? Да, головной убор все-таки отыскался.

Кепка из белого полотна с таким же козырьком. Как у футбольного вратаря.

— И на том спасибо.

— Уж не обессудьте.

Но он еще медлил, его гладко выбритые щеки совсем ввалились, веки опустились, кадык на тонкой шее гулял вверх и вниз.

— У меня такая просьба...

Бескровные, нервные пальцы опять потянулись в карман за портсигаром, нащупали половинку сигары, раскурили ее от дрожащей спички. Пока Гастон Бринум собирался с духом, его волнение передалось и Гунару.

— Просьба? Касательно похорон?

— Нет. В известной мере касательно наследства...

Старый хрыч, и ты туда же — касательно наследства! Но Гунару не хотелось говорить на эту тему.

— Когда вы были у Алмы в последний раз?

— Видите ли... как бы это сказать... Она мне позвонила и просила, чтобы в среду вечером, в восемь, я был у нее. Но я так и не выбрал времени.

— Вы не пришли?

— Нет-нет. Не пришел.

— А может, все-таки были?

Гастон Бринум посмотрел на него, как смотрят на привидение.

— Откуда вы знаете?

— Ничего я не знаю.

— Я действительно зашел туда... — Гастон Бринум, сипло дыша, ухватился за спинку стула, — Но она уже умерла. И тогда... словами этого не выразить... я ушел. Я не мог там остаться... Такой удар. Я-то думал, она просто отменила партию покера. Ужасно... Зачем она мне позвонила? Господи, пронеси!..