Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

Но налаженное дело сразу не пошло, а я и не расстраиваюсь, знаю, что сразу получается только у того, кто дела не знает. Я его знаю досконально, не зря прошёл практику у Розенбаума: тороплюсь зазря, дёргаюсь со схемой невпопад, путаюсь в показаниях прибора и, как следствие, ору без толку. Пришлось заменить меня Суллой. У того незнакомое дело пошло лучше, но до того медленно, что, пожалев Когана, я и Суллу заменил Бугаёвым. И сразу всё наладилось. Не сразу, конечно, а сначала в медленном темпе, потом ускоряясь и ускоряясь. Я ещё попытался, держа марку, встрять с ценными советами, но скоро смирился с инженерской никчемностью, успокаивая себя тем, что есть люди-делатели, а есть — думатели и болтуны, и ничего не попишешь — так распорядилась природа. Отстали мы с Сашкой от них, пусть выпутываются сами, как хотят, но свой участок сделаю тоже сам, никому не доверю, тем более что данные по нему сверхсекретные. На всякий случай походил с ними ещё два дня и снова занялся любимой магниторазведкой.

Последние профили, которые успели сделать перед перерывом на электропрофилирование, утыкались в малинник, и мы несколько дней паслись там назло Когану, не в силах оторваться от крупных красных ягод, густо усыпавших колючие кусты. Даже сгоряча пытались набрать на варенье, но как-то так получалось, что всё набранное удобно укладывалось в рот.

Наладив Михаила, двинули снова в ягодный оазис. Слышу, кто-то пыхтит и чавкает с той стороны, подло влез в нашу малину и нагло лопает витаминный продукт.

— Эй, — кричу, — кто там? — Молчит, затих, не хочет объявляться. — Выходи, — зову, — ворюга! — думая, что это кто-то из кравчуковских бормотушников. И вдруг кусты там раздвинулись, и на нас уставилась … медвежья морда. Пасть раззявлена, из неё листья торчат, а по языку стекает малинный сок. Мне как-то сразу расхотелось выяснять, кто по-настоящему вор, и так ясно, особенно ему. Смотрит спокойно — глаза маленькие, карие, — носом поводит из стороны в сторону, принюхивается к противному потному запаху, оценивает наши недюжинные силы и раздумывает, стоит ли связываться? Мгновенно оцениваю критическую обстановку не в нашу пользу и, не теряя духа, тихо, не оборачиваясь, сиплю Сашке:

— Драпай что есть силы, без задних ног. Я ему отдам прибор, пусть осваивает, а сам — за тобой.

Но хозяин не захотел осваивать магниторазведку, глубоко вздохнул, завесился листовой ширмой, и слышно стало, как треща сучьями, пошёл прочь, решив, наверное, вернуться попозже. А мы так и не закончили этот кусок профиля. И вообще расхотелось работать. Вернулись в лагерь, а там — беда. Лежит бугаёвский работяга пластом, морда опухла, лоб вздулся, глаза начисто заплыли, дышит тяжело и весь красный как малина, с температурой, значит.

— Что с ним? — с тревогой спрашиваю Михаила.

— Шершень, — объясняет, — долбанул прямо в лоб, он и с копытков. — Не раз слышал, что такие чёрно-жёлтые пушистые пульки лошадей валят с ног.

— Что будем делать?

— А ничего, — утешает Сулла. — Если не загнётся, то оклемается. Чаем холодным надо поить, холодный компресс на лицо, какие-нибудь таблетки от температуры. Денька через три-четыре оживёт. — Ничего себе, думаю. Три-четыре дня простоя! Придётся опять забыть про магнитную съёмку и впрягаться в электроразведочную схему.

— Иваныч, — обращается фаталист, обрадовавшись простою. — Давай схожу, может, какого-никакого мяса добуду — больному питательный бульон нужен. — Чувствую, что мне тоже белок не помешает. От плохого настроения самое лучшее лекарство — хорошая мясная жратва. — Ладно, — разрешаю, — иди. — Подгонять Стёпу не надо. И Бугаёв с Сашкой тут как тут.

— Сходим на речку, а ты побудь с болящим. — Куда денешься, если ни на что больше не способный. У Кравчука около палаток горы проб, а мы никак не наладимся. Половину июля прохайдакали зря. Сижу, пригорюнившись, наблюдаю, как здоровенный махаон с жёлтыми размашистыми крыльями, украшенными чёрно-коричневыми узорами, складывает и раскладывает шикарные махала, сушит, значит, готовясь в полёт, и посветлело на душе от этого красавца, даже хрип несчастного больного не мешает бабочкиному настроению. Но в суетной жизни никогда не бывает долго хорошо, белые полосы уже чёрных, и за одной напастью всегда следует другая. И точно: гляжу, идут к лагерю целых две, согнувшись в три погибели под рюкзаками и спальными мешками. Какой дьявол несёт!

Подходят. Алевтина сбрасывает груз, с облегчением улыбается, ей не привыкать горбиться под вьюком.

— Привет, — говорит, утирая пот. И откуда он из неё, худущей, высочился? А Сарнячка стонет и ни гу-гу, так умаялась, что и слова выдавить не может. Однако тут я крупно ошибся.

— Чего, — рычит, — стоишь столбом? Сними. — И чего орёт, спрашивается? Что я, сам не в курсе, что дамам помогать надо? Не сразу, но догадаюсь. Развьючиваю нежное создание.

— Чем обязаны приятному визиту? — спрашиваю, иронически улыбаясь. Опытная дама сама берёт чайник, наливает в мою кружку, отхлёбывает, не торопясь ответить. Наконец, нахлебавшись, удовлетворяет моё любопытство:

— Говорят, вы здесь месторождение нашли? Весь район взбаламутили.

Все расселись на чурбаковые кресла, дамы слегка оправили энцефалитные наряды, и потекла светская беседа.

— Не мы, — уточняю, не желая примазываться к чужой славе, — а Леонид Захарьевич, не выходя из кабинета. — Алевтина радуется за начальника, а Сарнячка продолжает кукситься, как будто ей не нравятся ни место, ни общество. — Один профессиональный взгляд на геофизические аномалии, — не уставая хвалю мыслителя, — и месторождение в кармане, — вот это точно подметил: одного кармана хватит. — Гордитесь таким руководителем.

— Я и так, — соглашается гордиться Алевтина. — Буду по его мудрому указанию делать детальную геологическую основу для прогнозной карты. — С одной дамой всё понятно.

— Одна? — сомневаюсь в её силёнках.

— Не привыкать, — отчаянно бросает упрёк всем Коганам, — справлюсь. Собственно, здесь особо и делать нечего — сплошь туфы. — Она права: и месторождение здесь, и вмещающие породы — сплошь туфта.

— Алевтина Викторовна, — разъясняю свою авторитетную позицию и настраиваю на получение хоть какой-нибудь полезной информации от бесполезной съёмки, — скорее всего мы имеем здесь небогатое месторождение вкрапленных руд, — и вперяю проницательный взор в её смеющиеся зенки, — концентрирующееся в крупном жерле вулкана. Я покажу вам на местности эпицентр, — она, ещё больше веселея, недоверчиво восклицает: «О-го-го!», но я привык не обращать внимания на любые взбрыки неуравновешенной женской психики и как ни в чём не бывало продолжаю: — А вы постарайтесь закартировать фланговые лавовые образования конуса, чтобы чётко ограничить рудоносную структуру. Потом мы уточним ваши субъективные наблюдения, — не даю ей слишком задирать носопырку, — объективными данными электропрофилирования. — Она не обижается, понимает, что не на что, только опять тянет: «О-ё-ёй!» и ржёт скептически, очевидно не зная, что смеётся тот, кто смеётся последним — пока до него дойдёт! — Лады? — Она, обрадованная доверием ведущего в здешних краях и окрестностях специалиста по неоткрытым месторождениям, естественно, соглашается:

— Ладно, попробую, — хотя ей, может быть, и хочется послать меня куда подальше. Вот почему я не люблю договариваться с женщинами. С ними никогда не ясно: до чего договорились и договорились ли. То ли дело с мужиками: чуть что, послал к богу в рай в открытую, кратко и понятно, что договорились. А сейчас я окончательно борзею:

— Знаете, — сообщаю прокисшую новость, — по моим настоятельным требованиям на известной вам горе тоже будет детальный участок, уже и профили подготовлены.

— Не слышала, — удивляется Алевтина, — и Коган ничего не говорил. — Я оскорбительно фыркаю мыслителю прямо в харю: ещё бы сказал, ему зыркалы мушиная вкрапленность застила. Вздыхаю, жалея — у добрых людей переходы от гнева к жалости быстры и непонятны умом, что тем горше будет его скорое просветление. — Вы тоже, — насмехается, — кинули профессиональный взгляд?

— Не смейтесь, — предупреждаю как уважаемую личность, — как бы потом не пожалеть. — Она: «О-о-хо-хо!» А я: — Я вас прощаю. — Она тут же: «Премного благодарны!» — Вспомните, — смягчаю нотацию младшего, но разумного, старшему, но недотёпе, — кто меня раздразнил? — Улыбка её смягчается, шарики перескакивают на мыслительный аппарат. Вообще, как я заметил — а я парень очень даже заметливый, в тайге она превращается под влиянием здоровых климата, природы и коллектива из зачерствелого сухаря в размякший. — Махнём туда после этого? — Она согласно машет рукой:

— Махнём! — и мы смеёмся, объединённые нашей тайной.

Отсмеявшись, вежливо спрашиваю у второй, хмурой, дамы: