4-03. Fuga maggiore - Евгений Лотош

Карина молча смотрела на него и не находила слов для ответа. Та юная девочка с высокими идеалами, какой она приехала в Крестоцин тридцать лет назад, еще живущая где-то внутри, требовала возмутиться, потребовать прекратить ужасные непотребные игры с человеческими жизнями… но нынешняя стерва, опытный политик, холодно соглашалась: при всем желании Хёнкону не обойтись без активного противодействия старым владельцам. Ты всего лишь предпочитала не задумываться над такими вещами, с головой окунувшись в организаторские хлопоты по обустройству Университета, а заодно и в изучение местной нейрофизиологии. Ты знала, что внешняя разведка не работает в белых перчатках, и уж совершенно точно понимала, что у Камилла нет моральных тормозов. Знала — и трусливо укрывала знание в дальних укромных уголках памяти, предпочитая смотреть в другую сторону.

В случившемся виновата ты сама. Точка. И хватит сваливать вину на других.

— Я лишь хотел сказать, Карина, что Марик ничего не знал, — тяжело проговорил Сторас, взявшись за ручку двери. — И Саматта — тоже. Вся вина всецело на мне.

— Погоди! — Карина вскинула руку, прежде чем он успел отключиться. — Сторас, я… Ох, мы еще поговорим на данную тему втроем с Камиллом. Я хочу сказать, что… не виню тебя. Наоборот, как ректор Университета я была обязана контролировать все аспекты его деятельности, в том числе внешнеполитические. Но я отдала все тебе на откуп, и не мне порицать тебя за самодеятельность. Мне нужно обдумать ситуацию, и мы поговорим. Пришли, пожалуйста, все материалы по «Адаути» и… вообще по всем вещам, которыми я ранее не интересовалась.

— Пришлю, — согласился Сторас. — На самом деле там не так много. Мы не…

Он замер.

В центре комнаты взвихрилось серое облако, и из него выступил невзрачный неприметный человек в деловом костюме.

— Прошу прощения за невежливое форсированное подключение, — сказал координатор, — но в соответствии с твоим указанием, госпожа Карина, должен проинформировать о радикальном изменении ситуации в районе Паллы. Агрессивная активность Арасиномэ внезапно прекратилась сорок планетарных минут назад по текирскому счету. Я продолжаю поддерживать прежние защитные меры и настоятельно не рекомендую возвращаться туда в течение по крайней мере текирских суток, чтобы удостовериться в безопасности окружения. Однако если ты настаиваешь, я готов немедленно переправить тебя. Ожидаю дальнейших приказов.

06.24.1232. Барна, Кайтар

…мягкая уютная колыбель. Охватывает со всех сторон, греет, укачивает, убаюкивает. Погремушка успокаивающе позвякивает, искрится мелкими капельками музыки, негромко поет колыбельную. Тепло. Приятно. Безопасно. Материнские руки осторожно гладят по голове, во рту — вкус бодрящего солнечного рассвета…

…братья и сестры бегают по дому, орут и визжат во весь голос, подпрыгивают до потолка, качаются на шторах и люстре. По телевизору показывают какую-то оживленную комедию, парсы лежат в креслах и, ехидно улыбаясь, наблюдают за беготней малышни. Однако обычная веселая атмосфера дома сейчас натянута и пахнет близкой грозой, а в смехе постоянно проскальзывают истеричные нотки. Где-то там, снаружи, бродят призрачные пожиратели, готовые наброситься, разорвать, утащить в темный лес, а потому водяные пистолеты и мухобойки все время наготове. Мама закрылась в оранжерее и боится оттуда выходить. Иногда отвратительная морда пожирателя с кривыми клыками и капающей слюной появляется рядом прямо из воздуха, но ее тут же смывают струйки воды из пистолетов, а иногда разбивает вдребезги мухобойка. Правда, пожиратели сейчас какие-то странные: они еще никого не смогли поймать и утащить в лес, как раньше. Но мама все равно испугана. Ничего, мы ее защитим…

…и в колыбели становится слишком душно и жарко, и хотя ласковый голос мамы все еще продолжает петь душистую песенку, а ее лепестки медленно падают на одеяло, сидеть в закутке слишком скучно. Если протянуть руку, окутывающая темнота разрывается, и за ней становятся видны странные вещи: искаженные кривые плоскости, мечущиеся огоньки, какие-то странные тяжелые фигурки, медленно переставляющие неуклюже вывернутые отростки. Любопытство. Потянуться, осмотреть, понять. Нет?..

…и еще кто-то рядом. Папа? Нет, он остался далеко позади, в Кайтаре, его здесь нет, хотя он отчетливо чувствуется где-то рядом. Тонкая упругая струна тихо поет, протянувшись в его сторону, зовет за собой. Потянуться, шагнуть неуклюжими маленькими ножками — и колыбель исчезает, и потоки радостного чистого света омывают тебя со всех сторон. Где-то далеко мелькает страшная рожа пожирателя, от которой к неведомому кукловоду тянутся тонкие блестящие ниточки — и тут же пропадает, смытая струйкой воды. Такой знакомый, надежный и спокойный мир, в котором линии танцуют геометрические вальсы, а братья и сестры безмятежно катаются, протирая штаны и юбки, с седел и горок гиперболических параболоидов…

…но сквозь него упорно прорезается, пробивается другой мир — холодный, твердый, странный и неуютный. Мама-роза говорит, когда-то давно она уже видела такой, но она не помнит, где, когда и почему. Помнит только, что там следует вести себя очень аккуратно, чтобы не пораниться ненароком. Другой мир властно зовет к себе, обещает что-то очень-очень важное. Что-то, что она почти забыла, но должна вспомнить…

…и внезапно кривое пугающее существо с несколькими отростками прыгает из чужого мира в родной и приближается вплотную. Оно выжидающе смотрит, что-то неслышно говорит, но что именно — непонятно. Его очертания расплываются, и чтобы оно не пропало совсем, приходится пристально всматриваться. Мерцание, размытость, скрытая угроза — и вдруг из его живота начинают прорываться другие очертания: страшная, отвратительная маска пожирателя. Мухобойка сама прыгает в руку, но бить нельзя. Нельзя. Нельзя. Ведь на самом деле она знает, кто оно такое. Что оно такое. Оно родное и правильное, его нельзя убивать — но несколько братьев, привлеченные ее испуганным вскриком, уже подбежали поближе и нацелили водяные пистолетики. Прыгнуть вперед, обнять, защитить — струйки воды больно хлещут по спине, но существо с отростками остается невредимым. Братья озадаченно зовут ее, спрашивая, что она делает…

…и мама склоняется над ней, плачущей и дрожащей, но по-прежнему скорчившейся вокруг существа-не-пожирателя, и его клыкастая маска уже не пугает, а пугают лишь братья, столпившиеся вокруг и озадаченно переглядывающиеся. Ты должна отдать бяку, малышка, говорит мама, иначе она утащит тебя в темный лес — но она не понимает, потому что нет никакого леса и нет бяки, а есть ласковое дружелюбное существо, и вообще нет никаких пожирателей, и вы все выдумали, а существо зовут Зорра, Зорра, Зорра, и она никогда никому не сделала ничего плохого!..

…и потолок комнаты бросается навстречу, и острая боль в сгибе локтя, и давящее ощущение на голове…

…и она сидит на кровати, одеяло отброшена в сторону, и игла капельницы пронзает согнутую руку болью, и нужно вырвать ее (новая боль от резко срываемого лейкопластыря) и отбросить подальше, и мир вращается вокруг, оставаясь в то же время совершенно неподвижным, и воздух с трудом проходит в горло, и пушистые теплые тела прижимаются к ней с боков, тихо поскуливая от избытка чувств…

Некоторое время Фуоко сидела на кровати, ошеломленно оглядываясь по сторонам. Белые стены. Матерчатые ширмы. Тусклый свет ночника под потолком. Какие-то непонятные установки с экранами и индикаторами, по которым ползут ровные, чуть дрожащие линии, тихое электронное попискивание. Больница? И… человек, сидящий на стуле возле кровати, вернее, положивший голову на кровать на скрещенные руки и сейчас спящий — слышно его ровное дыхание. Фуоко опустила взгляд. Парсы с обеих сторон обнимали ее верхними лапами, стремясь заглянуть в глаза.

— Фуоко проснулась? — требовательно спросила Зорра. — Совсем проснулась? Как меня зовут?

— Я… кажется, я проснулась… Зорра… — прошептала девушка.

Геометрические формы продолжали крутиться у нее перед взором, накладываясь на окружающую обстановку и не позволяя толком видеть. Голову продолжало сдавливать. Подняв пальцы, она ощутила, что левая часть плотно забинтована, скрывая глаз. Повязка обхватывала и правую половину головы, полностью скрывала темя и затылок. Смешно, мелькнуло в голове. Совсем как у Юи… не надо про него вспоминать, почему-то совсем не надо, что-то очень плохое мерцает на грани памяти, угрожая наброситься и… Прикосновение к левому виску отдалось легкой болью. Справа, в промежутках между бинтами, пальцы нащупали голый обритый череп.

— Где я? — спросила она, безрезультатно пытаясь протереть свободный от повязки глаз.

— Больница! — отрапортовал Гатто, тыкаясь ей в открытую щеку теплым носом. — Плохая больница! Меня и Зорру не хотели пускать. Я кусался и рычал, они пустили.