Есенин. Путь и беспутье - Алла Марченко

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Но оно слишком уж зацитировано. Поэтому дополню его воспоминаниями Галины Бениславской о последней, в начале июня 1925-го, поездке Есенина (большой дружеской компанией) в Константиново на свадьбу двоюродного брата. Свадьба была бестолковой и слишком пьяной, но на другой день Есенин все-таки предложил Галине Артуровне показать известные ей по «Анне Снегиной» места:

«Вбежали на паром, а с того берега лошадей перевозят. “Поедем на хутор, хочешь, верхом поедем?” – спрашивает С. А. Взяли лошадей… Я пустила галопом, оглядываюсь: С. А. трусит на своей лошади, и, видно, удовольствие это небольшое. Подождала. “Знаешь, на ней очень больно ехать”. Предложила поймать из табуна другую, но он не сумел поймать. Наконец встретили конюха на оседланной лошади, забрали у него и поехали. Но через пять минут С. А. слезает, чтобы напиться воды, а потом вдруг ложится на землю: ему худо стало, от тряски очевидно. Попросил, чтобы я сошла с лошади к нему, и лег ко мне на колени головой. Начался дождь, земля совершенно сырая, С. А. почти не одет. Я чувствую, что беда. Начинаю подзадоривать его: “Ну, скис как баба, вставай и сейчас же садись на лошадь…” С. А. открывает глаза и вдруг с такой обидой и болью, как будто я невесть что сказала: “И ты, и ты ничего не понимаешь. Не надо, не буду на твоих коленях. Вот она, родная, все поймет” – и ложится головой на землю, мокрую и холодную. Я отвязываю свою лошадь и во всю мочь мчусь к пастухам… Слушайте, там Серега Есенин свалился с лошади… с сердцем припадок. Давайте телегу, довезти его домой. Хотя бы один пошевелился… Обругала их от души сволочами и еще как-то. Тогда зашевелились. Обещали сейчас приехать… Поскакала туда, где остался С. А. Подъезжаю – ни его, ни лошади. Мчусь дальше по дороге. Едет мой С. А. шажком, ногами подбалтывает. “Ты куда?” “Домой”. “Да дом-то в другой стороне…” Во всей этой истории, кроме ужаса за С. А. с его чахоткой, всплыло осознание того, как С. А. отвык от деревни – ни верхом ехать, ни лошадь из табуна поймать не может, – и какой он чужой своим деревенским… Так, любопытство к его выходкам, и больше ничего».

Запись сделана при жизни Есенина, да еще и в тот момент, когда Галина Артуровна еще многого в нем и в самом деле не понимала. А что можно понять, если всего через десять дней Екатерина, все еще гостившая у родителей в деревне, получит от брата поразившее всех и тогда и теперь письмо: «Дорогая Екатерина! Случилось очень многое, что переменило и больше всего переменяет мою жизнь. Я женюсь на Толстой и уезжаю с ней в Крым. Перед отъездом я должен с тобой поговорить… Приезжай, не задерживаясь».

Потом, после всего, многое, конечно, прояснится – из того, житейского и слишком человеческого, что раньше, до «Англетера», не представлялось трагически безвыходным. Похороны Есенина, на которые Галина не поспела, сделали ее «глазам какой-то надрез», и «прозревшие вежды» наконец-то разглядели то, чего она не то чтобы не замечала, но почему-то не считала главной причиной его «смертной тоски»:

«Житейские тяготы. Нужна квартира, а ее нет. Нужны деньги – из-за них приходится мыкаться по редакциям. И при этом со всех сторон долги и со всех сторон требуют и требуются деньги: старикам, сестрам, Толстой; наконец, в это же время З. Н. потребовала на Танечку сразу 1000 рублей. А деньги в Госиздате приближаются к концу; за семь месяцев были уже получены, осталось еще 4–5 месяцев. А дальше? Опять мытарства по журналам из-за построчного гонорара? Ведь в Госиздат продано все. Никаких книг он в течение 2-х лет издавать не мог. А прожить на гонорар за новые вещи было трудно, да и вещей этих не было. А тут еще – некуда голову прислонить. Толстую не любил, презирал и, убедившись в этом, разошелся; своего дома нет. Жить по знакомым с его состоянием он не мог. И в конечном счете – некуда деться. Сел – подытожил, что ждет в будущем и ради чего можно принять это?»

Прояснилось, но не все. Вот и брачный союз Сергея с Софьей Толстой Бениславская объясняет ревниво и неглубоко, по-бабьи: не любил, а женился, не связывая этот поступок с их, ее и Есенина, отношениями. На самом же деле в цепи обстоятельств, стечение которых довело психологическую депрессию поэта до последней крайности, и разрыв с Галиной Артуровной, и женитьба на Софье Толстой, дочери Андрея, любимого сына Льва Николаевича Толстого, сыграли далеко не последнюю роль. И не поврозь, а в самой прочной «узловой завязи».

Глава девятнадцатая Молодая, с чувственным оскалом… Март 1925 – сентябрь 1925

С Софьей Толстой Есенина на свою голову, нечаянно, 10 марта 1925 года познакомила Галина Артуровна, пригласив ее тогдашнего любовника Бориса Пильняка на свой день рождения. Пильняк был талантлив, энергичен, входил в моду. Есенин дорожил его вниманием. Естественно, тот пришел не один. По воспоминаниям Бениславской выходит, что графиня-внучка в тот же вечер положила глаз на С. А., но, кажется, она торопит события. Судя по письму Толстой к поэтессе Марии Шкапской (20.04.1925), Борис Пильняк еще и в апреле находится в зоне ее внимания. Да и в марте, 10-го, когда Пильняк, приревновав Софью к поэту, повел себя как посторонний, Софья Андреевна пришла в ужас. Вот запись в ее дневнике:

«На извозчике – о посторонних вещах. И так далек, далек. Ко мне – ни за что. И тут напал на меня такой ужас. Еду и думаю: не пойдет, конец – я без него не могу. Голова с вина дикая, и мысли острые, острые. Вот подымусь на балкон и кинусь. Вероятно, он почуял что-то… Пошел ко мне. Шепотом, чтобы мать не услыхала, говорили… Вот: думал, что у нас с С. было больше, чем целовались, и т. д. Много, долго, мучительно и как-то тупо потому, что может быть непрошибимее мужской ревности. А потом пришла больная, изломанная, но настоящая страсть и как будто стерла все недоговоренное. А на другой день еще хуже. Пришел такой несчастный, измученный. Сказал, что уезжает. Должен наедине решить – будет он мне мужем или любовником или просто другом будет».

Что решил Пильняк, мы не знаем, но 25 июля 1925 года Толстая, уже невестой, укатила вместе с Есениным в Баку. 18 сентября они зарегистрировались, в конце ноября Есенин лег в клинику нервных болезней (к Ганнушкину), через месяц оттуда сбежал. А 23 декабря, забрав все свои чемоданы, выкатился из графской квартиры и тем же вечером последним поездом уехал в Ленинград.

О Софье Андреевне Толстой современники вспоминают по-разному. Одни уверяют, что внучка Толстого искренне любила Есенина, другие предпочли промолчать. Ничем особым не запомнилась последняя жена отца и его дочери Татьяне. Самый польщенный из литературных портретов Есениной-Толстой – стихи поэтессы и переводчицы Веры Константиновны Звягинцевой: