Дневник 1984-96 годов - Сергей Есин

В 17 часов вместе с "Духовным наследием" от Pay-корпорации на автобусе — в Тверь. Всю дорогу проговорил с Аристовым из Черноголовки. Вечером купался вместе с Г.Орехановой в Волге. Город выглядит так, будто только вчера закончилась война. По домам век XIX — вчера. Самое незабываемое впечатление — это рука Эсамбаева в ресторане с оттопыренным мизинцем и бриллиантовым кольцом, тянущаяся к тарелке с хлебом.

28-го поздно вечером вернулся с Орехановой. Ее речи произвели на меня впечатление. Убежденный человек, уверенный в том, что она имеет. В конечном счете, заражает не логика и не факты, а страсть. Она над фактами.

1 и 2 июля — лето уже покатилось к устью. Был на даче. День прошел хорошо: писалось, тянул роман, хоть было много дум об институте. Вернулся вечером к "Итогам". Киселев принял совершенно лакейскую интонацию. Еще не в открытую, зная бесконечные уловки этого господина, Ельцина еще не бросили, но любовь и "угощайтесь" перемещаются к Черномырдину. Воистину старая КПСС взрастила в своих недрах людей без совести и принципов. Как они, однако, начали пользоваться демократической терминологией! Заговорили о приоритете личного над государственным. В высшей степени этим господам наплевать и на чужое личное, и на общее государственное. Я до физической осязаемости вижу их сытое, подернутое солнцем брюшко, ради которого все и делается. Я вижу их щенков и их раскормленных, тупоголовых самок.

В понедельник утром, 3 июня, читал "Смиренную прозу" Саши Барбуха. Мне уже ясно преимущество нового поколения, но, видимо, и у моего поколения есть какие-то преимущества? Где они? И в чем? Как прекрасно ребята стартуют! Но вот хватит ли дыхания, чтобы свою жизнь превратить в законченную и закругленную метафору. Метафора потом закруглится в две строки в словаре.

Очень плохо чувствует себя B.C. Я боюсь будущего, чужого страдания, своего нетерпения, незавершенной жизни. Боюсь болезней и смерти близких. Господи, пошли мне смерть на лету.

Утром Пресня-банк денег опять не дал. Жулье.

4 июля. вторник. Поехала крыша у Володи Макарова, замечательного тихого мальчика, которого мы намечали на поездку в Кельн. Он прошел блестящую аттестацию — и вдруг сексуальный бред, мания преследования. С грустью я смотрю на этого ребенка, хочется прижать к себе и защитить. Тем более, повторяю, все у него плохо. Руслан Киреев хорошо о нем отзывается. Я очень боялся, что все это абберация моего подозрительного зрения, но, к сожалению, это же подтвердил и наш врач Дима Харазашвили. Свои впечатления о Володе запечатал в конверт и вшил в его личное дело.

В обед приходил В.П.Смирнов, забрал свое заявление и в качестве отступного взял отпуск на написание диссертации. Все это производило жалкое впечатление. По старой коммунистической памяти он увязывал свой уход с вопросами и намеком на готовое волнение студентов, со звонками, дескать, от прессы, которая будто бы связывает его уход с уходом Лебедева. Ст…й, жа…й, пл…й м…к. Но я все равно люблю его краснобайство и завирания.

5 июля, среда. Состоялся пленум "Духовного наследия". Кажется, меня выдвигают в Думу. Конечно, я надеюсь, я не пройду. Но это дает мне опыт. Интересен был банкет. Комсомольцы во главе с Игорем Маляровым привычно и талантливо поглощали красную рыбу. Пресня-банк агонизирует. Правительство установило плавучий курс для доллара 430–490 — это источник фантастических спекуляций. Во время пленума глаз отдыхал на лицах; я люблю эту родную круголюдность — видя, как полковники один за другим распространяются о содеянном, у меня возникла мысль: у них получите.

Мне совершенно не нужно, чтобы мои книги читали, достаточно того, что я их сформулировал и написал.

В "Новом литературном обозрении" разгромная рецензия на "Огурцы" — очень гуд!

6 июля, четверг. "Правда" напечатала статью о пленуме в Якутске. Заканчивается она ссылкой на меня о государственной цензуре.

Отдиктовал "Биографию" для сборника. Мне кажется, это получилось, хотя жанр, скорее, эссе. Вечером впервые после пожара был в Белом доме. Я удивляюсь, как люди там работают. Для меня он еще полон теней и отзвуков стрельбы. Я все время принюхивался: не пахнет ли пожаром. Белый дом — это, конечно, наша родовая травма. Хороша и округа: чугунная решетка, которая, конечно, стальная, потому что даже в слове ее не хочется сравнивать с решеткой в Летнем саду. Люди на Есенинский комитет собрались все знакомые. Большое звено диковатых красно-коричневых с шелудивым боровом Га-ым. Ситуацию все не понимают и держат в уме только свой "клин". Выступал два раза, первый раз — о клубах и значении поэта, второй — о проекте Константиновского заповедника. Меня удивляет, что государство, Минкультуры спохватываются об этом только под праздники. Никому, кроме русского заунывного сердца, С.А.Есенин не нужен.

Чеченский позор продолжается. Как из всего этого выкрутятся Черномырдин и правительство?

11 июля, вторник. Очень долго добивался разговора с Кинелевым. В этом не было умысла министра. Трещит политика, рушится министерство. В воскресенье Киселев, страдая, облизывал правительство. Какая стыдоба в оправдании Ельцина. Воровско-дворовый жаргон: Грачев его подставил. Будто бы "он" — несмышленыш. Тем не менее быстро и точно поговорил с Кинелевым. И для себя сделал вывод, что значит, когда невозможно созвониться.

Две ступеньки публикации (по старым поводам) в "Огоньке". Одна — из ЦДЛ (с вечера Джойса), вторая — по поводу нашей пресс-конференции в институте. "Вечер в честь Джойса в ЦДЛ, сочли необходимым прийти писатели В.Ерофеев и С.Есин, профессор С.Джимбинов и переводчик "Улисса" С.Хоружий.

Вечер проходил культурно, с налетом добротного академизма. Профессор Джимбинов рассказал о Джойсе все, что можно: про ирландскую специфику и "поток сознания", про пресловутую элитарность и странную любовь к "человеку толпы". Виктор Ерофеев слегка укорил Джойса за наивность и простодушие. Сергей Есин, напротив, простодушно сообщил, что не сумел одолеть "Улисса", но зато рассказал, как бегал трусцой по Дублину, городу, где происходят события романа. Размеренный ход вечера резко нарушился с появлением на сцене художника Александра Бренера, известного своими эпатирующими акциями. Достав из широких штанин нечто, Бренер с выражением зачитал свое "Письмо к ирландским писателям". Дамы визжали, падали в обморок, смеялись и плакали".

Однако главный герой мероприятия, философ Сергей Хоружий, нашел выступление Бренера "самый удачным в программе вечера", потому что таким экстравагантным образом удалось хоть чуть-чуть разрушить "стилистику ЦДЛ, навсегда пропитанную миазмами официоза".