Империя (Под развалинами Помпеи) - Пьер Курти

В то же время она надеялась, – на что рассчитывал и Луций Пизон, – что, в конце концов, Ливия придет к ней на помощь.

Когда к ней пришел Процилл, она уже было дала приказание своему номенклатору прогнать вольноотпущенника, но вдруг вспомнила о предстоявшем на другой день разбирательстве[275] и неизбежном заочном решении в пользу истца, и в ее голове мелькнула мысль обратиться за помощью к Проциллу. Вот почему она изменила свое намерение выгнать его и приказала Сирику ввести к ней вольноотпущенника Ливии.

Но Процилл был уже у дверей той комнаты, где находилась Ургулания, когда она давала номенклатору свое первое приказание; он слышал его и, таким образом, узнал, какое презрение питает к нему эта гордая женщина.

А между тем, он явился к ней в этот день именно для того, чтобы выручить ее из затруднительного положения; он надеялся, посредством уплаты ее долга Луцию Пизону, возобновить ту связь, которая установилась между ними, когда он еще был невольником; услыхав же приказание Ургулании, он изменил свое намерение и решил, напротив, посмеяться над ней и унизить ее безграничную гордость.

Она пошла к нему навстречу с ласковой улыбкой на устах.

Процилл же, не отвечая на любезный привет Ургулании, остановился на пороге и сказал:

– О, благороднейшая госпожа, если я имел смелость явиться к тебе, то…

– Войди в комнату, Процилл: не так следует встречаться старым друзьям.

– Я тоже самое думал, о, благородная Ургулания, когда узнав о затруднительном положении, в которое поставил тебя кредитор, я поспешил предложить тебе мое состояние для того, чтобы ты могла освободиться от преследования.

– Это великодушно с твоей стороны, Процилл…

– Весь Рим говорил о скандале, который устроил тебе Луций Кальпурний Пизон, вызвав тебя к претору.

– Это негодный, подлый человек…

– Действительно, он подлый человек – этот Луций Пизон! Ему ведь известно, что ты близка к семейству Августа и что ты не допустишь, чтобы тебя схватили за шею, obtorto collo, как обыкновенно поступают с неисправными должниками, и силой потащили в суд, in jus rapere, на глазах целого Рима. Ты понимаешь, благородная Ургулания, что я не мог и не должен был допустить такого поругания над тобой.

– Добрый Процилл, прими за это мою искреннюю благодарность.

– Все думают, однако, что в суд ты не пойдешь.

– Без сомнения, не пойду.

– Действительно, это было бы позором для тебя.

– Как фаворитка Ливии Августы, я могу смеяться над действиями Пизона и решением претора; я не пошла, когда меня звали частным образом для заключения мировой сделки, и не пойду завтра.

– И хорошо сделаешь, Ургулания, но претор осудит тебя sine malo vel causa sontica, то есть заочно, и ты проиграешь дело; а если ты не представишь поручителя, sponsor, то по закону претор должен будет выдать тебя головой Луцию Пизону в качестве рабыни.

При этих словах Ургулания вскочила на ноги.

– О, позор!

Процилл продолжал:

– А я пришел, было, с намерением сказать тебе, что готов быть твоим поручителем, так как твое высокое общественное положение не позволяет тебе явиться в суд.

– И ты, Процилл, хочешь быть моим поручителем?..

– Хотел им быть; но такое желание было бы неслыханной дерзостью со стороны вольноотпущенника. Не правда ли, могущественнейшая госпожа? И ты была права, приказав выгнать меня с позором из твоего дома. О, прости меня, благороднейшая Ургулания, за мои добрые намерения и позволь мне удалиться.

Ургулания не могла произнести ни одного слова; она закрыла глаза, как бы стараясь собраться с мыслями, и не трогалась с места.

Когда придя в себя, она открыла глаза, Процилла уже не было в комнате.

Он отмстил ей за себя.

Но Ургулания не пала духом. Боясь подвергнуться той участи, которая, по объяснению Процилла, ожидала ее в случае проигрыша дела, она, не дожидаясь наступления сумерек, поспешила укрыться в палатинском доме Августа, отдавшись под защиту Ливии, которая советовала ей поступать таким образом в опасных случаях.

В то же время влиятельные лица старались уговорить Луция Кальпурния Пизона не настаивать на своем праве преследовать должницу в доме самого Августа, откуда он мог привести ее силой в суд. Ему указывали на то, что это может оскорбить императора, гневом которого нельзя пренебрегать, и что, наконец, претор, в угоду императору, сумеет придраться к чему-нибудь для того, чтобы отказать в иске или решить его в ущерб самому Пизону.

Пизон сдался на эти доводы и взял обратно свою жалобу, но не отказался, однако, от своих кредиторских прав и отсрочил лишь взыскание с Ургулании до более удобного времени.

В тот же день вечером, Процилл, ужиная вместе со своими обычными прихлебателями, предался неумеренным возлияниям, чтобы забыть о своей неудаче с Ургуланией При этом винные пары развязали ему язык и, когда речь зашла о предмете, занимавшем в эту минуту весь Рим, т. е. о призыве к суду фаворитки Ливии, он рассказал своим сотрапезникам все подробности своей встречи с Ургуланией на весеннем празднике богини Венеры и своего утреннего визита к ней, и общий смех присутствовавших, заставлявших его повторять рассказанное, вполне удовлетворил его чувство мести.

Ургулания нигде не пользовалась симпатией; напротив, все ее сильно недолюбливали, и рассказ Процилла повторялся его прихлебателями во всех известных триклиниях римской столицы, и каждый из рассказчиков, как это обыкновенно бывает в подобных случаях, особенно по отношению к нелюбимым личностям, присочинял что-нибудь и от себя из желания еще более позабавить своих слушателей.

Ко всему этому прибавилось еще унизительное снисхождение, оказанное ей Луцием Кальпурнием Пизоном, вследствие ее бегства в дом Августа, – словом, она стала, что называется, притчей во языцех.

Между тем, один из прихлебателей Процилла передал гордой фаворитке рассказ вольноотпущенника, причем, желая заручиться ее расположением, еще украсил свой донос значительной дозой лжи. Выслушав его, Ургулания поклялась в душе, в свою очередь, отмстить Проциллу и отмстить беспощадно.

Боясь, чтобы история о случившемся с ней не дошла до ушей Августа и Ливии и не повредила ей в их мнении, она решилась бравировать своим положением и, вооружившись смелостью, отправилась к своей покровительнице и сказала ей со слезами:

– О, божественная Августа, в моем лице тебе нанесено ужасное оскорбление.

– Что случилось, Ургулания?

– Расположение, которым ты даришь меня, возбудило против меня вражду и ненависть.

– А разве я не в состоянии защитить тебя от твоих врагов?

– Дело в том, что они стараются различными средствами лишить меня и твоего расположения.