Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев

Уже на второй день их скоротечного романа он стал раздражаться на Таню из-за ее несколько театрализованной речи и старомодных выражений, типа «намедни», «вскорости», «вчерась», «припозднилась», позаимствованных, как ему казалось, из спектаклей, идущих у них в театре, а на третий день она неожиданно поменяла билет и отбыла в Питер, хотя командировка у них была шестидневная: группа молодых театральных деятелей на днях русской культуры в Эстонии. Фиг бы такая была возможна сейчас, когда между Россией и Эстонией напряг. Иное дело в те достопамятные добрые времена: союз нерушимый республик свободных.

Отъезд Тани слегка его удивил, но скорее обрадовал, чем огорчил, и он не очень задумался тогда над причиной, а отдался зрительным впечатлениям, от которых сексуальные отвлекали: Таллин был единственным из советских городов, где он чувствовал себя за границей. До него не сразу дошло, что его временная партнерша была замужней девственницей, для которой первая измена (из мести мужу за его измену) все равно что потеря целомудрия. Можно даже так сказать: первая измена мужу — окончательная потеря девственности. А он, выходит, был орудием мести.

Что-то он тогда профукал, не вник, а была разница: для него — очередной командировочный перепихон, для нее — с примесью чувств, в которых разбираться ему был недосуг. Будучи безответно и навсегда влюблен в одну девочку-девушку-женщину-жену, он никак не мог предположить, что сам может вызвать схожее чувство. К тому же, в отличие от него, Таня была в Таллине впервые: новый мужчина в новом ландшафте.

После Таллина между ними ничего больше не было, хотя однажды, пару лет спустя, на какой-то театральной постпремьерной тусовке она отвела его в сторону и напомнила ему его же слова, что он предпочитает женщин постарше, с первыми следами увядания, и вот теперь… Неужели он ей это сказал в Таллине, какой стыд! Чтобы отвязаться? Им и в самом деле было тогда ему 26, а ей 22, но смущала его не ее молодость, а ее — для него — исчерпанность: грубо говоря, кинул пару палок — с него довольно. И потом ее текучие груди, которые выскальзывали из его рук. Какая упертая! Короче, завуалированное это предложение было им вежливо отвергнуто. Заодно вспомнил, как еще раньше она притащилась к нему, когда его жены не было дома, с младенчиком, развернула пеленки, тот пустил струю, теплые брызги окропили его лицо, он побежал к крану смывать их. Был и остался брезглив.

Народу на вернисаже было немало, но чем это объяснялось — множеством осевших в Нью-Йорке питерцев или Таниными коллегами и знакомцами? Или канун Рождества — куда еще деваться? Воспользовавшись тем, что толпа тесно окружала бенефициантку, он прикипел взглядом к знакомому пейзажу: ну конечно же — канал Грибоедова, переименованный теперь, наверно, обратно в… Еще один прокол в его памяти. Когда жил там, знал.

Жил бы там — знал бы.

Как хорошо, что Таня изобразила канал с противоположной стороны, чем на открыточных видах с безобразной церковью Спаса-на-Крови на месте, где кокнули императора: давно пора снести! Вот и знакомая подворотня — вход был со двора, справа, третий этаж, без лифта. Он бывал в этой зале-комнате всего пару раз, познакомился с мужем, с каждым разом все больше становилась заметной беременность Тани, а поначалу он думал, что она просто набирает вес. Не спец по этим делам, у его жены был маленький живот, и все были удивлены, когда она родила, потому что за неделю до они ходили в гости, никто из их друзей ничего не заметил. А до чужих беременностей и детей ему не было никакого дела.

— Узнаёте?

Он обернулся — перед ним стоял молодой человек, смутно кого-то ему напоминая.

— А то все говорят, что без Спаса-на-Крови и Дома книги получается абстрактный пейзаж. Может быть Мойка, Фонтанка, Пряжка, что угодно. Но не для меня. Я здесь родился, — и ткнул пальцем в знакомую подворотню.

Тут он мгновенно вспомнил — Таня рожала дома. Не по моде, которая еще не докатилась до Питера, — схватки начались неожиданно, не успели бы довезти до больницы. Вот кого напоминает ему этой молодой человек — ну конечно же это Танин сынок. Но и вылитой Таней его не назовешь. Мальчики, которые в мать, говорят, счастливые. Лицо его отца не припоминалось — только ранняя лысина. У молодого человека была густая темная шевелюра. Глаза серые, на подбородке ямочка, и ямочки на щеках, когда улыбался. Ростом не вышел, но это искупалось подвижностью — не человек, а живчик, бурно жестикулировал и даже подпрыгивал, когда говорил. А говорил уже с заметным акцентом: давно, видимо, здесь, вращается в американской среде. Чем больше он в него вглядывался, тем узнаваемее тот выглядел. Где они могли встречаться? Спросил о профессии: архитектор, живет и работает в Сан-Диего. Что-то мелькало, как забытое имя кота, как стишок Хвостова, как прежне-нынешнее название канала Грибоедова, как пирожки с крупными такими типа рисовых, но не рисовыми зернами — снова память подводит.

Зато вспомнил, как его зовут: Илья. С его наводки. В Таллине он сказал Тане, что хотел дать сыну имя Илья, но побоялся, что сочтут за еврейское — зачем ребенку раньше времени сталкиваться с антисемитизмом? А она вот не побоялась, но тут случай другой: если у него сын полукровка, то этот и вовсе размытых кровей, а фамилия черт знает какая, не типичная ни для титульной и ни для еврейской нации, ни мужская и не женская, даже не склоняется. Внучка известного советского композитора — вот так-то. Кого же ему напоминает его правнук с ямочкой на подбородке и суетливой жестикуляцией? Он пытался вспомнить, есть ли ямочка на Танином подбородке — опять провал в памяти. Сколько лет прошло! Что он, сам себе мозгоправ? Да гори всё синим пламенем!

Илья оказался не в меру речист — очевидно, по-русски ему в Сан-Диего говорить не с кем, хоть там и было довольно обширное русское комьюнити, но более пожилого, наверно, возраста, он пролетал мимо. Зато регулярно бывал в Питере у мамы, а мама — у него в Сан-Диего, родаки давно разошлись, у папы своя семья, живут в Германии, Илья его почти не видит. Как всех раскидало по белу свету. Нет, мама больше замуж не выходила — сначала из-за него, а теперь по возрасту (так и сказал). Русские слова с американским акцентом сыпались из Ильи как из рога изобилия.

— Пошли, я познакомлю вас с мамой, — услышал он не в меру ретивого молодого человека, чем был поставлен в довольно затруднительное положение.

— Я тебя сразу же узнала, когда ты прятался за спины, — усмехнулась Таня, у которой на подбородке ямочки не было. — Удивилась бы, если бы не приперся. — И без перехода: — Зачем ты старишься в мемуарах, наговаривая на себя? — И оценив его цепким художническим взглядом: — Небритость тебя молодит. — И опять без перехода: — Илья, он с тобой знаком с младенчества, ты обоссал его, когда я развернула пеленки. Правильно сделал.