Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

– Конечно. Сегодня библиотека официально открыта. Что-то хотите взять почитать? или здесь посидите, у нас журналы, газеты тут свежие…

– Спасибо. Я почитаю газеты с удовольствием. Как красиво стало, Вы такой молодец, приехали и за неделю все сделали. Невероятно. Никогда не видел такого.

– О, если б мне не помогали…

– Нет-нет. Всем помогают, но Вы прямо с утра до ночи здесь трудились, искали место каждой книжке. Можно записаться?

– Конечно! Нужно, – Дэмьен включил ноутбук и открыл программу. – Как Вас зовут?

– Эмиль Кестнер.

– Таак… а где проживаете? а то вдруг Вы ценную книжку утащите, а мы такие, библиотечная полиция, раз – и придем к Вам на чай…

– Здесь, в Соборе – пока.

Дэмьен напечатал, делая вид, что ничуть не удивлен – он понял, что это тот самый бухгалтер – и ему стало ужасно стыдно – девушки, которых он тоже принял за прихожанок, которые со смехом мыли полы и вешали занавески, – это «те самые», сбежавшие от Адольфи; а он им даже ни разу кофе не принес, и сэндвичей.

– Ну, отлично, значит, не придется Вас искать. Все, поздравляю, Вы первый официальный читатель библиотеки Собора. Надо придумать Вам приз.

– Да ну что Вы, месье Оуэн, какой приз… я скучаю по книгам, очень люблю читать. А девушки вот спрашивают, они, конечно, не такие чтобы прям любительницы чтения, но есть ли у вас журналы для девушек какие-нибудь, пусть даже старые? Или романы женские? А то скучно им, мы же из Собора не выходим.

– У нас в библиотеке нет, но я знаю, где их взять, и много. Скажите, пусть девушки приходят, я к вечеру постараюсь им раздобыть.

…Мадемуазель Кристен пришла с большущей сумкой на колесиках – дорогой, от «Луи Виттона» – «на багаже нельзя экономить» серьезно сказала она, оценив восхищение Дэмьена – в сумке лежали и журналы, и романы – классические и современные, мягкие и твердые, с дизайнерскими обложками и с обнимающимися полуголыми людьми в цветах – «зовите своих девчонок, открываем клуб сердечной терапии имени Барбары Картленд»; потом, запыхавшись от бега по лестницам, влетел отец Декамп и застал – солнечный день, такой яркий, что почти не видно ничего сначала – в таком ослепительно белом свете комната, как киноплощадка; все сидят вокруг стола, читают, едят яблоки; хотите яблоко, отец Декамп…

– У меня первые читатели, – лицо у Дэмьена пресчастливое, и вокруг стола сидят «девочки» с женскими романами, грызут ногти от сюжетных поворотов, замотанные в толстые кофты, холодно в Соборе, если жить; Эмиль посмотрел поверх газеты с улыбкой, подмигнул; и мадемуазель Кристен здесь, тоже читает – будто у себя в библиотеке ей уже неинтересно – такой уютной, плюшевой, цветочной – отец Декамп даже сейчас запах библиотечных комнат помнит, детского отдела, он туда всё детство пробегал, мечтал найти книгу как «Бесконечная история», чтобы делать что хочешь; влюбилась в Оуэна, никак иначе, он же и вправду будто земляничным вареньем обмазан, хорошенький такой, и умница, какого это – быть Дэмьеном Оуэном, весь мир как подарок – и отец Декамп ему тоже сразу простил пренебрежение, молодую бессердечность – не разбудить, не позвонить, не оставить записки…

Он проснулся от поцелуя Флавии – она лежала рядом на кровати, в нижнем белье, черном, кружевном, с красными латексными вставками – нижним бельем Флавии был, как всегда, тоже целый наряд – корсет – она носила два корсета – нижний как белье и верхний, на платьях, – пояс и чулки, подвязка, бархотка на шее – непременно – с драгоценным камнем или камеей антикварной – перчатки по локоть, туфли – красные лаковые, с черными каблуками – пеньюар со шлейфом, неизменный рубиновый перстень – как у него сапфировый – фамильные украшения, их носили в семье Декампов старший сын и его невеста; пахла она чудесно – чем-то ласковым, несмотря на агрессию нарядов – бисквитом, патокой, печеными яблоками – он помнил этот запах, иногда тосковал; на сонную секунду обнял ее по привычке, ямка на шее, длинные черные волосы по всей подушке, а потом подскочил, чуть не уронив ее с кровати. За окном было светло, часов одиннадцать утра, а ему на дежурство в Собор. Он проспал всё на свете. И Флавия – что она здесь делает?

– Что ты здесь делаешь?

– Смотрю, как ты спишь.

– Ты же… ты разве не должна быть в Нью-Йорке, у тебя же показ…

– Я всё отменила. Я соскучилась. У меня был не самый удачный год, и хотя бы день рождения я отпраздную с вами – с тобой, Клавеллом, собаками…

– Но почему ты не предупредила, что приедешь?

– Я предупредила, – она удивилась – врать Флавия не врала никогда – она говорила, что ей лень врать, запоминать несуществующее, – я твоей маме позвонила… Она не передала?

– Нет. Мы опять в ссоре. Я пришел на премьеру в сутане.

– И зачем тебе это было нужно? ты же можешь носить нормальные шмотки.

– А ты вот почему в корсете, почему не носишь нормальную клетчатую пижаму из фланели, тапки пушистые с ушами, вроде как котики или зайцы?

– Потому что это я, я такая.

– Вот и сутана – это я, я такой.

– Я поняла, – она откинулась на подушку, изогнулась. – Ты уже убегаешь? Ужасно выглядишь. Пил вчера?

– Да.

Он встал, начал одеваться – как назло, он заснул обнаженным.

– Полный дом голых мужиков, – сказал она. – Как удачно я приехала. В ванне ночью спал милый мальчик из «Искусства кино», его фотку с собой всё время таскает Артур Соломонов, я даже прочитала их переписку, так он по нему сохнет – я его сразу узнала; красивый. Если б я не знала того, что ты не гей, я бы подумала, что ты гей.

– О, Боже, Дэмьен… он спит?

– С чего бы? Он оделся и очень вежливо ушел. Сильно смущался, что я увидела его… А почему он у тебя ванну принимает? в Соборе нет горячей воды?

– Нет, он жил здесь. В Соборе нет сейчас ни одного свободного помещения, если только его в сакристии положить на мою старую раскладушку.

– Живет? А где?

– В твоей комнате, где-где… Он ушел? Вот прямо так, ночью, без ничего?

– Да нет, я же сказала, что он оделся. Было бы странно выпустить мальчика на улицу осенью и ночью голым…

– Ну, ты могла подумать, что это смешно.

– Не с этим парнем, он же как котенок.

– Боже… Он до этого упал с Авы в открытом манеже, потом на него напали в парке Адольфи, а теперь вот ты… В любом случае, он мог пойти в Собор, пожалуйста, Господи.

Он набрал Маттиаса, тот долго не отвечал – потом, наконец, взял, после пятого звонка – «да» «Оуэн в порядке?» «я его в мансарду заселил» «о, спасибо» «давай» – и отключился.

– Мне нужно в Собор.

– Не позавтракаем?

– Нет.

– У меня завтра день рождения.

– Послушай… прости, – он наклонился над ней, провел ладонью по лицу, – давай вечером… ты пока… поспи или погуляй по Асвилю с Королевами. Съезди к маме. Она меня подставила, но подарок-то тебе приготовила. Съезди на конюшню.

– Я хочу ужин завтра. Только ты и я, – она взял его ладонь и стал легонько покусывать пальцы. Он отнял руку и выпрямился. – Иначе я вынесу все вещи этого мальчика на помойку, оболью бензином и сожгу. Вряд ли он будет в восторге. Оставлю только исподнее, продам Соломонову.

– Хорошо.

Он взял из шкафа рубашку с колораткой, брюки, классические, черные, ремень, носки, оделся. Флавия молча наблюдала за ним, сунув в рот прядь волос.

– Завтра в восемь! – крикнула она, когда он вышел.

– Мне нужно в магазин, – сказал Дэмьен отцу Декампу, – ты мне принес хотя бы карту? У меня денег нет вообще. Я весь день на яблоках и бутербродах. Не нужно было приучать меня к сэндвичам и супам Тернеров и кухне Клавелла. По вечерам я теперь противно хочу есть.

– Да, держи, я взял документы и кошелек. И Клавелл вот собрал пакет первой необходимости – исходя из замеченных им предпочтений, как он выразился. Слушай, она всего на два дня. Она даже портреты не тронула. Тоже Хэрриота не узнала – я видел, она переворачивала, прочитать, кто это – когда днем вернулся за твоими кошельком за вещами. Там есть пол и потолок, и хотя бы одно окно? Мебель я дал свою когда-то, но так и не был в этой квартире, знаю, что какая-то мансарда, чердак…

– На мансарде обычно есть окна. Приходи в гости.

– О, надеюсь, я не буду разочарован. Это наверняка один из любимейших Маттиасом и комиссаром Локи кварталов. Маттиас только в таких и тусит. Хотя, впрочем, он везде тусит. Его будто не один, а порой сразу три. Он всех знает в городе – почтальонов, булочников, мясников, цветочниц, уличных певцов, воришек и наркоманов, проституток, театральных критиков и кассиров, портье гостиничных, полицейских, все с ним здороваются, все его любят. Сержант Моркоу, да и только, – Дэмьен улыбнулся; они с Тео тоже любили Пратчетта; Тео даже рисовал немного – по Страже – но Дэмьен так и не уговорил Тео послать эти рисунки Пратчетту – а они были обалденные: под старинную графику в стиле иллюстраций Физа к Диккенсу. – Он всегда найдет всем, где жить, и даже если это распоследний притон, там тебя никто не обидит. Большая?