Заговор «Аквитания» - Роберт Ладлэм

Когда они шли по платформе, направляясь к вокзалу, Конверс обратил внимание на мужчину, неподвижно стоявшего в толпе встречающих у арки в конце платформы. Сначала Джоэл обратил на него внимание потому, что тот заметно отличался от других выражением своего лица, – все лица были как бы освещены ожиданием, а у этого человека был серьезный и даже мрачный вид. Он явно высматривал кого-то в толпе приезжих, но не собирался встречать его с распростертыми объятиями. И тут вдруг Конверс сообразил, что была и другая причина, почему он обратил внимание на этого человека. Он узнал его и сразу же вспомнил, где именно его видел. Тот шел тогда быстрым шагом сквозь зеленые заросли по тропинке и разговаривал с другим человеком, с другим охранником. Это был один из дозорных в имении Эриха Ляйфхельма на берегах Рейна.

Когда они стали приближаться к арке, Джоэл рассмеялся еще громче и постарался покрепче хлопнуть голландца по плечу, отчего кепка его еще больше сдвинулась на лоб. При этом он все время следил, чтобы его движения были естественными и точными. Он пожимал плечами, согласно кивал, отрицательно качал головой, губы его постоянно шевелились, как будто он что-то оживленно говорил. Краешком глаза Конверс заметил, что ляйфхельмовский охранник взглянул на него, но тут же отвел взгляд. Так они прошли сквозь арку, и вдруг Джоэл, все тем же боковым зрением, уловил, как резко вскинулась и повернулась голова стражника, а затем, расталкивая людей, этот человек двинулся по краю платформы в его сторону. Конверс повернулся, глядя через плечо голландца. И это произошло. Их взгляды встретились, и они узнали друг друга. Немец на мгновение рассмеялся, потом обернулся в сторону перрона, что-то крикнул и, сунув руку под пиджак, бросился за Конверсом.

Конверс оторвался от супружеской пары и побежал, пробираясь между живой массой человеческих тел, в сторону арочных выходов, через которые в нарядное здание вокзала вливался яркий солнечный свет. На бегу он дважды оглянулся, но только во второй раз увидел своего преследователя. Тот повелительным тоном крикнул что-то через железнодорожное полотно и, приподнявшись на цыпочках, стал делать жесты кому-то у выхода с платформы. Раздвигая людей, Конверс побежал быстрее, пробираясь к ступенькам, ведущим к выходу. Он довольно быстро преодолел лестницу, стараясь, однако, соразмерять свои шаги со скоростью наиболее энергичных пассажиров, чтобы не особенно привлекать к себе внимание.

Он выбрался наружу, на солнечный свет и сразу же растерялся. Внизу под ним была вода и пристань с пирсами и застекленными лодками у причалов. Мимо них сновали люди, некоторые поднимались на борт под пристальными взглядами людей в бело-голубой форме.

Выйдя из железнодорожного вокзала, Конверс очутился на какой-то странной набережной. И тут только он вспомнил, что железнодорожный вокзал в Амстердаме находится на острове в самом центре города. Видимо, поэтому его и называли Центральным. Но были здесь и улицы в обычном понимании этого слова. Две, нет, три улицы соединялись мостами с вокзальной площадью, а дальше переходили в другие улицы с домами и деревьями…

Время! Он находился на открытом пространстве, и уходящие вдаль улицы были для него путем к спасению – густыми зарослями джунглей по берегам, непроходимыми болотами, где можно укрыться от вражеских глаз. Конверс бросился со всех ног вдоль широкого бульвара, по одну сторону которого тянулась набережная, тесно забитая автомобилями, автобусами и трамваями, готовыми рвануться с места при сигнале светофора. Конверс увидел, как пассажиры заканчивают подниматься в трамвай, и побежал туда, оказавшись последним, кто сел в этот вагон.

Тяжело дыша, он быстро прошел в самый конец огромного салона и занял свободное место на последней скамье. Пот заливал глаза, обильно катился по лицу, рубашку под курткой хоть выжимай. Только сейчас Джоэл осознал, до чего же он измучен, какое бешеное стаккато выстукивает его сердце, как плывет все перед глазами и путаются мысли. Он был буквально на грани истерики. Только желание выжить и ненависть к “Аквитании” помогали ему держаться на ногах. К тому же он вдруг заметил, до чего же болит у него рука в том месте, где его укусила старуха. За что? Ради чего? Разве он враг ей? Из-за денег? Брось, у тебя нет времени на эти раздумья!

Трамвай тронулся, и он, обернувшись, посмотрел в заднее окно. Там он увидел то, что ему хотелось увидеть. Наемник Ляйфхельма мчался по перекрестку, а со стороны набережной к нему подбегал еще какой-то мужчина. Они встретились и, судя по жестам и выражению лиц, взволнованно переговаривались. Неожиданно к ним присоединился третий, но откуда он появился, Джоэл не заметил – просто появился, и все. Охранник из имения Ляйфхельма, по-видимому, был старшим – он указывал остальным направление поиска, отдавал какие-то приказы. Один из них бросился осматривать пассажиров такси, все еще стоявших перед светофором; второй двинулся по тротуару, оглядывая столики кафе, расставленные прямо на тротуаре. А сам ляйфхельмовский охранник, уворачиваясь от машин, перебежал через дорогу и там сделал кому-то знак рукой. Из магазина появилась женщина и подошла к нему.

Никто не подумал о трамвае, его первом укрытии на тропе выживания. Сидя на скамье, Конверс попытался собраться с мыслями – он хорошо представлял себе, с какими трудностями ему придется встретиться. Разыскивая его, “Аквитания” перевернет вверх дном весь Амстердам. Можно ли в данных условиях незаметно связаться с Торбеке, или он просто дурачит себя, вспоминая прошлое, где зачастую только удачное стечение обстоятельств приводило к успеху? Нет, не стоит сейчас думать об этом. Нужно залечь в какой-нибудь норе и собраться с силами, хотя бы выспаться, и по возможности без ночных кошмаров. Он взглянул в окно и прочитал: “Дамрак”.

В трамвае Конверс провел более часа. Живописные оживленные улицы, прекрасная архитектура старинных зданий и многочисленные каналы понемногу успокоили его. Боль в руке все еще давала о себе знать, но и она постепенно затихала, отступила на задний план и мысль о том, что рану необходимо немедленно промыть. Старуха наверняка была чище большинства нью-йоркских адвокатов, чья хватка куда опаснее старухиной. Он не оплакивал погибшую, но ему хотелось бы знать ее историю.

Гостиницы исключались полностью. Агенты “Аквитании” можно не сомневаться, прошлись по всем, предлагая хорошие деньги за любую информацию о каждом американце, хоть немного соответствующем тому описанию, которое теперь у них есть. За Торбеке тоже установят слежку, телефон его будет прослушиваться, а любой разговор – тщательно анализироваться. Даже в посольстве или консульстве – или что тут у них здесь, в Амстердаме? – наверняка найдется еще один военный атташе или кто-нибудь подобный, который только и ждет, что он явится к ним и потребует реабилитации. Таким образом, единственной лазейкой для него может быть звонок к Натану Саймону.

Мудрым Натаном назвал его когда-то Конверс и сразу же услышал в ответ, что нееврей с его мозгами наверняка мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее. А однажды, после весьма горячего обсуждения, когда Нат, не стесняясь в выражениях, разъяснил коллегам, почему им следует отказаться от клиента по фамилии Лейбович, – в данном случае было бы очень нелегко соблюдать конфиденциальность информации, – Конверс объявил, что теперь он, пожалуй, будет величать его Занудой Талмудистом. В ответ Нат расхохотался так, что разбудил Тальбота, и объявил: “Это мне нравится! А Сильвии оно понравится еще больше!”

О юриспруденции Джоэл узнал от Натана Саймона больше, чем от кого бы то ни было, однако между ними всегда существовала дистанция. Казалось, несмотря на явную симпатию к своему младшему партнеру, Натан не хотел большей близости. Конверсу казалось, что он его понимает: все дело в лояльности. У Саймона было два сына, которые, как принято выражаться, “имели собственное дело”: один – в Калифорнии, второй – во Флориде. Один продавал недвижимость в Санта-Барбаре, другой содержал бар в Ки-Уэст. Нату Саймону трудно было примириться с этим, как он однажды признался Джоэлу, пригласив его после нудной, затянувшейся конференции на Пятой авеню в бар “21”.

“Мне нравится ваш отец, Конверс. Я люблю Роджера. Конечно, его требования, можно сказать, не очень законны, но он хороший человек”.

“Его требования незаконны, и мне не хотелось, чтобы он обращался к нам”.

“Вы не могли ему помешать. Он должен был сделать этот жест: обратиться со своим делом туда, где работает его сын. Очень трогательно”.

“Особенно притом, что со свойственной вам щедростью вы запросили с него двести долларов, а потом еще из патриотических побуждений откажетесь выписать ему счет”.

“Мы были на одном и том же театре военных действий”.

“Где же это?”

“В Европе”.

“Бросьте, Нат. Он – мой отец, и я люблю его, но я хорошо знаю – вытащи его из-под пропеллера, и он тут же засомневается, где он находится. “Пан-Ам” получила за свои деньги все, что ей причиталось, – он был курком на договоре”.