Охотники за сказками - Иван Симонов

Я и «слетаю минтом», и грязь с кафтана «минтом» соскрябаю, а сам запыхался.

«Эх торопился, совсем запалился. Куда ты годишься?!»

А я слышу: «Молодец, парнишка!»

У бабки Ненилы тоже так, примерно, получается. Стала платочек на голове поправлять — локтем волосы мне взъерошила.

— Сиди смирно! А уши-то навостри… Али это не ты — другой Костя сказки-то записывал?

Вот как не признаваться! Я-то думал схитрю, проведу бабку, а она меня тогда же, из-за шерстяного чулка поглядывая, до самого корешка раскусила.

— Ладно, ладно, пусть и ты маленько записывал. Голову подняла, большие руки на лопату положила — нас с Васьком уже не видит. Строгая стала. Глядит за ручей немигающими глазами, будто там, в папоротнике, затаилось что-то. Показывается краешком, а хорошенько не разглядишь. Мигнешь — исчезнет.

Громкий голос обмяк, стал приглушенным, одной ноты придерживается.

«Так дело было, — начала. — Появился однажды в деревне паренек. Маленький паренек. Четыре, много пять лет по виду ему дашь. Ножонки босые, рубашонка дырявая. А волосенки светлые, по всей голове кольцами завиваются, будто до самых ушей шапчонка мяконькая надвинута. Доверчивый такой паренек, а догадкой-то понятливый.

То ли завел его кто да с умыслом в незнакомом месте оставил, то ли сам, по лугам гулявши, от дома отбился — как знать. Ни родители его не объявляются, и другой никто пропавшего не ищет. Так и живет безродным. Ходит один из деревни в деревню, над травой только белая головенка покачивается. Где попить попросит — его напоят, поесть захочет — покормят. К ночи дело — и постельку немудрую постелют: много ли маленькому места надо!

Любили парнишку. До каждого он был ласковый. А голосок певучий такой, нежненький. И сирота к тому же. Малолетнего сироту нельзя не приветить.

И хочется всем, чтобы у безвестного парнишки родные или благодетели его отыскались. Изо всех сил стараются, на стороне расспросы ведут, про сиротку рассказывают. Тут в самый раз бы имя его узнать. Вот старшие и допытываются, стараются вызнать, как его зовут.

Сообразительный мальчонка, по всем статьям смышленый, а как зовут — не знает. Слушает — голубыми глазенками моргает, плечонками поеживает— и молчит.

Старушка одна была, Торчихой звали — на деле суматошная и на язык дотошная. Углядела раз паренька на пеньке, под ракитой — с разговорами подступила. «Чей ты будешь, сынок? В какой стороне живут твои родители? Как тятю, маму зовут?»

А он на ладошке пеструю бабочку держит, с губ ветерком ее обдувает. Затрепыхала крылышками, полетела. А он раскачивается на пеньке, складно так Торчихе отвечает:

— Я не тятькин сын,Я не мамкин сын.Я на елке рос,Меня ветер снес,Я упал на пенек —Стал кудрявый паренек. —

Наклонился, поднимает из травы резную забаву с тонкими струнами. Давай по ней легкой палочкой водить. Забава ему веселые песни поет.

— Где ты такую богатую игрушку достал? — заудивлялась Торчиха.

— Мне старик прохожий на руки положил. Вон он к дальнему лесу большими шагами уходит.

— А чего с тебя взял?

— Нет, он только сказал, что не надо под хрусталем играть. А еще не велел желтый лютик срывать. А еще не велел под крушиной дремать.

Повернула Торчиха голову к старому бору, а старика-даровика и след простыл.

Взял паренек дареную забаву, пошел с ней добрых людей тешить. Заиграет у каких ворот — тут и хоровод, в какую деревню ночевать забредет — тут и веселый праздник. И так-то ладно да складно на музыке играет, что надо бы лучше, да не придумаешь.

— Хорошая у тебя балалайка, — похвалят парни. Замотает головой:

— Не балайка.

— Продай нам свою балалайку, — пошутят девушки. Взмахнет опущенными ресницами, поведет снизу вверх голубыми глазами — опять повторит:

— Не балайка. Балайки нет.

Понравилось молодым забавное словцо, стали звать парнишку Балайка.

Зима за летом пробежала, год за годом прокатился — вырос, выровнялся мальчонка. Не беда, что хлипкая одежка с чужого плеча, зато ласковым словом и статью взял, и лицом красавец писаный. По всему Заречью о Балайке добрая слава идет, и за реку далеко перекатилась. Каждому охота его музыку послушать.

Вот и скачет однажды проворный кучер в расписной карете. Кафтан окладной, пояс парчевой, шапка на голове бархатная.

— Садись рядом со мной в карету, к богатому барину поедем. Сто рублей тебе подарок обещает.

А Балайка, задумавшись, над тихим озером сидит, с крутого берега в голубую воду глядит, рукой нарядному кучеру отмахивает. «Поезжай, мол, один обратно. Мне у барина делать нечего.»

Тот журить его, уговаривать, а обратно ни с чем уехал.

На другой день другая тройка, удалее вчерашней, мчится. В расписной карете богатый барин сидит, кудрявую бороду разглаживает.

— Садись со мной рядом, — кричит Балайке, — на веселый праздник гулять поедем. Одну ночь на скрипке поиграешь, кучей золота завладеешь.

А Балайка тихим шагом по траве идет, беленького барашка на руках несет. Отбился от матери, нельзя его одного, без защиты, оставить.

— Не желаю я кучу золота. Отправляйся один обратно, — говорит богатому барину.

Тот и ну его обидными словами попрекать, сердитыми страхами пугать, а обратно ни с чем уехал.

Полюбилась Балайке вечерняя луна, озерная тишина, говорливые рощи по заливным лугам. Есть у парня и думка сердечная — молчаливая, тихая девушка. На тропинке встретится — поклонится, черными глазами вниз потупится, а лицо полевыми маками румянится. Постоят, помолчат на весеннем лугу — разойдутся, счастливые, в разные стороны.

И зацвел у тропинки шиповник алый. К нему зябкая калина робко тянется, ветка с веткой переплетаются. Здесь и слушают двое зеленый шум. Когда тихая девушка дальше пойдет, ей Балайкина скрипка прощанье поет, чего словом не сказать, выговаривает.

Кто такие песни играет — навсегда их запоминает, а заново оживить, прошедшую минуту повторить, желай — не желай, и он не волен.

И вода в реке, не задерживаясь, течет. И шиповник в году один раз цветет. И вчерашняя кукушка в новое утро не то кукует. Ждет человек — не знает, что завтра будет.

И Балайка нового рассвета ждал — не думал, не гадал какую печаль, ему завтрашний день готовит. Легким шагом тропинку приминает, близ калины отраду поджидает, а ее знакомой поступи не слышится. Только ветер летучий узнал, только травам росистым сказал, какую печаль он на струнах играл.

Замолчал, тревожно прислушиваясь. Глядь спешит к нему роскошная красавица, издалека зовет и улыбается. Легкое платье в красоте с луговыми цветами спорит. Калина перед ней низко клонится, шиповник, побледнев, лепестками на тропинку осыпается. А нарядная красавица лицом сияет, веселыми глазами играет — говорит парню медовым голосом: