Мне 40 лет - Мария Арбатова

Подготовка к свадьбе была столь быстрой, сколь и сдержанной. Олег принёс письмо на бланке своего учреждения (все же правительственное!) о том, что хорошо бы дело ускорить в связи с его производственными обстоятельствами. Купили костюм жениху (он их за пять браков столько понакупал) и костюм мне. Опять не белый. Идея колец была не близка обоим, тем более что Саша, никогда не носивший кольца в браке, тут же его напялил, видимо, чтобы отбиваться от желающих выйти за него замуж дам. Сыновья были в восторге от процедуры и в качестве сувенира отвинтили от бра в комнате распивания шампанского хрустальные подвески.

Денег на свадебное путешествие, естественно, не было, но подвернулся женский журнал, не напечатавший до этого обо мне ни строки и попросивший участвовать в его питерском фестивале в качестве культовой фигуры. С весёлым цинизмом я согласилась при условии, что они оплачивают мою поездку с мужем, что они с грехом пополам выполнили. Впрочем, к набору ритуалов мы относились насмешливо, поскольку уже были в том возрасте, когда люди понимают, что искусство брака состоит в умении перейти от любви к дружбе, не жертвуя при этом любовью.

Вопрос об обучении сыновей в лицее встал ребром, и их обещали аттестовать за предпоследний класс в обмен на то, чтобы больше никогда не видеть. Но я не переживала, потому что за это время обнаружилась школа-экстерн «для особо одарённых и особо трудных детей». Я не истерила по этому поводу, я же видела, что Пётр и Павел человечески и интеллектуально в полном порядке, в отличие от недовольных ими учительниц.

В июне произошла следующая «Любимовка». На ней была представлена и разгромлена пьеса «Взятие Бастилии». Маргинальность драматургической тусовки уже не забавляла, люди просто отстали навсегда от своего времени и не слышали его языка. Это касалось не только пожилого ареопага, но и моих сверстников, ударившихся в панике выживания в глупышкин театр. Пьесу не ругали, её просто не слышали, сводя с помощью неё счёты с пугающим образом феминистки.

Я легко это пережила и всё больше и больше утягивалась в интересы Олега, разучивая политическую азбуку. Его организация перестала оплачивать гостиничный номер, и мы начали по очереди объезжать все дома отдыха администрации президента. Сначала это меня ломало. После писательских и театральных домов творчества, жизнь в которых происходит по законам шоу, я попала в скучнейшие кондовые санатории с иезуитски вежливым персоналом. Это был новый мир, и предстояло учиться подчиняться его законам. Я ненавидела слово «протокол», но среда Олега нравилась мне больше собственной. Это были блестяще образованные, успешные и самодостаточные люди из науки, конвертировавшие романтизм и пассионарность в кабинетную работу построения гражданского общества.

Сначала моя психофизика не принимала их образ жизни, но плачущая по деньгам, тиражам и внезапно отобранной духовной миссии интеллигенции писательская среда отвращала ещё больше. У меня начался кризис идентичности. Я уже жила среди политико-чиновничьей элиты, но ещё разговаривала с ней от лица некой гуманитарно-эстетической среды, делая вид, что эта среда не деградировала.

Мы с Олегом, Петром, Павлом и олеговским сыном Игорем поехали в Пастырское. Впечатление от приезда с новым мужем было сильное и ломало представления о жизни. По сельским меркам я неприлично быстро нашла новое счастье, и старухи пытались вытащить на свет правду-матку: либо Олег — пропащий пьяница и злобный драчун, либо получила наследство, либо знаю особенный московский приворот. Присутствие Игоря делало союз чуть более легитимным. Старухи сажали меня на лавочку, требуя подробностей про пострадавшую жену Олега. Поскольку я не решилась признаться, что до меня их было четыре, чтобы не вызвать коллективного стресса, пришлось создать среднеарифметический портрет олеговской жены.

По моим объяснениям, эта жена очень даже неплохо проживала без бывшего мужа. Старухи охали и качали головами, в основном одобряли Олега, но при условии «тики нехай бороду сбреет». Профессия Олега волновала не меньше, я представила его как научного работника. Старухи покачали головами: «Учёный, це ни добре дило. У Палашки, шо пид горой хата, чоловик учёный, вин у ветеринарном техникуме учився. Як шо треба робить; вона и косит, и сапает, и мажет, а вин с газеткою да по телевизору брехни бачит».

Сыновья с отчимом страшно распустились и почувствовали себя взрослыми. Они были интеллектуалы, и Олег разговаривал с ними на равных, под дым сигарет и пиво.

Мой второй муж действительно, а не декларативно оказался феминистом. В западной интеллигентной среде это нормально, человек, не считающий себя феминистом, приравнивается к расисту, антисемиту и фашисту. Как говорят шведки: «Если мужчина не феминист, значит, у него большие проблемы!». У нас такой мужчина ещё редкость. Но уже водится. Оказалось, что, ощущая себя феминисткой, я не сразу была готова к жизни с феминистом; как большинство из нас, считая себя демократами, чувствуют себя совершенно потерянными в объятиях реальной демократии, а не борьбы за неё. Саша очень помогал мне по дому, но это было в модели моего тотального контроля и жёстких команд. Олег ощущал дом и быт как поле общей ответственности и долго переучивал меня: «Это не у тебя нет продуктов в холодильнике, это у нас нет продуктов в холодильнике! Это не у тебя грязная посуда, а у нас грязная посуда! Это не у тебя грязные полы, а у нас грязные полы!».

Так что постепенно моя психика из осознания себя как бунтующей кухонной машины превратилась в среднеарифметическую европейскую, в которой ленинский зачёт на хорошую хозяйку женщина сдаёт самой себе, только если собирается идти к кому-то в домработницы. А все инструкции сдачи тестов на настоящую и ненастоящую женщину с помощью замеров чистоты жилища, глаженности постельного белья и высоты поднимаемости сдобного теста в пирогах я отнесла в область нарушения прав человека по половому признаку. И мне очень жаль, что я всё это умею, поддавшись на провокацию общества в молодости, потому что сколько бы я успела сделать вместо этого хорошего и полезного. Мой дом теперь поделен на доли бытовых проблем по количеству живущих в нём, а не потому, что у этих людей записано в графе «пол». Хотя я долго перестраивалась, чтобы осознать, что, например, грязные посуда, ванная, коридор, кухня и туалет не имеют ко мне ни малейшего отношения, поскольку они закреплены за другими членами семьи. И останавливала руку, тянущуюся к губке или пылесосу.

Конечно, как всякая совковая баба, я отчаянно пыталась развратить Олега, предупредить желание и осчастливить насильно, слава богу, он не позволил этого сделать.