Теория катастрофы - Ник Горькавый

— Неужели вы думаете, что история двухтысячелетней давности может влиять на современные события? — хмуро спросил, а скорее — возразил, Корн-Олень.

Дзинтара усмехнулась:

— Крохотная Венеция, славная ремеслами и богатством — это анклав Римской империи, уцелевший от варваров благодаря островному положению и покровительству Византии. Сицилия, с её организованной преступностью в качестве теневого правительства, примечательна тем, что после римлян она сменила с десяток хозяев-чужаков. Её захватывали все, кому не лень — арабы, норманны, свевы, испанцы и австрийцы. Это было очень давно! Но последствия до сих пор ощутимы.

— Если вы говорили о Германии, то запомните, что я — коренной берлинец с Ку-дамм! — с вызовом сказал Корн-Олень и вскинул белокурую голову.

— Не думаю, что этот факт достоин запоминания, — невыразимо холодно ответила русская принцесса.

Профессор Шаганэ поспешила вступить в слишком разгорячившуюся дискуссию:

— История часто неотделима от географии. В отличие от северных районов Апеннинского полуострова, Сицилия и Южная Италия — это сельскохозяйственные районы. А на деревенских окраинах история течет совершенно иначе, чем в крупных городах. Венеция, действительно, чрезвычайно интересный город. В пятом веке нашей эры готы Алариха и гунны Аттилы разоряли север Римской империи. Население Аквилеи покинуло город и нашло пристанище в лагуне, где на островках Риальто в 421 году была основана Венеция. На материке веками хозяйничали захватчики, а обитатели Венеции сохранили независимость и создали удивительный оазис цивилизации. Для процветания страны войны губительны, а мир благотворен…

И профессор со значением посмотрела на Дзинтару и Корна.

— Полководцы тоже создавали страны и двигали историю! — заявил Смит. — Если бы не победы Мартелла и того же Карла Великого, Франция бы не возникла.

— Лошадиный хомут и отвальный плуг двигают историю сильнее, чем ваши полководцы! — возразила Нинон-Сова.

Профессор истории только потирала руки.

Джерри и Никки торопились на компьютерную лекцию профессора Майсофт.

По пути они встретили первокурсника, который с ужасом смотрел вниз, не решаясь двинуться дальше по коридору. Джерри и Никки переглянулись — здешний пол любил прикидываться поверхностью ночного озера; лунные блики на волнах под ногами обычно производили на новичков сильное впечатление. Но когда друзья подошли ближе, то увидели нечто новенькое — в полу зиял огромный люк, открытый над медленно проплывающими внизу заснеженными скалами. Похоже, что весёлый пол сменил амплуа и решил напугать студентов видом с самолёта.

— Страшно? — спросил сочувственно Джерри.

— Я видел девочку, — тонким дрожащим голосом сказал первокурсник, — она сначала цеплялась за край люка, а потом сорвалась вниз! Я не успел ей помочь! Она там, посмотрите!

Первокурсник показал вниз — на ближайшую скалу, где на обледенелой вершине действительно лежала маленькая фигурка в красном свитере. Рядом валялся разорванный ранец и рассыпанные книги.

Джерри восхищённо покачал головой и потрепал испуганного школьника по плечу. Они прошли в аудиторию, хотя, нужно честно признаться, что шагать по чистому горному воздуху оказалось непросто.

На лекции профессор Майсофт разводила искусственную жизнь.

Занятие посвящалось моделированию биологической эволюции. Развитие «жизни» происходило не в реальной пробирке, а в виртуальном пространстве, и каждый организм представлял собой компьютерную программу, способную эволюционировать.

На большом экране аудитории появились исходные программы — «искусственные организмы» в виде одинаковых шариков с единственным жгутиком или щупальцем. Они немедленно стали драться друг с другом, искать пищу, партнёров, обмениваться генами и быстро эволюционировать. В результате на экране через короткое время воцарился полный разнобой.

Часть шариков вообще потеряла щупальца и обросла прочным панцирем, пассивно защищаясь от врагов. Какие-то организмы, наоборот — ощетинились бахромой стрекал и вели себя очень агрессивно. Третьи предпочли пойти по пути не личного, а общественного усовершенствования и объединились в небольшие колонии, выставив наружу затвердевшие шипы. Другие организмы стали разваливаться на мелкие части и инфицировать окружающих соседей своими частями-генами.

— Прелестно, — хмыкнула Никки, глядя на экран, — всё, как у людей.

— Это у людей, как у них, — ответил Джерри. — Генетическая память о взаимном пожирании.

Профессор рассказала о том, что принципы биологической эволюции понятны ещё плохо, поэтому искусственная жизнь пока бедна — в ней нет организмов большой сложности, нет неограниченного развития. Майсофт отметила популярность идей эволюционной кибернетики и упомянула попытки создания саморазвивающегося софта.

— Было бы здорово, — заметила Никки, — не писать программы, а выращивать их из информационного семечка.

— И воспитывать потом, как ребёнка, — фыркнул Джерри, — наверное, и пелёнки программе придётся менять…

Прозвенел звонок на перерыв.

— Сушёные мозги астролога! Почему бы и нет?! — загорелась Никки. — Представим многоклеточный организм, оптимальный для жизни в какой-то среде. Пусть организм — это рабочая программа, его клетки — подпрограммы, иногда специализированные, иногда нет. А среда — это будущие условия работы программы. Создаем аналог ДНК — зародышевую программу, которая выращивает рабочую многоклеточную программу, оптимальную для заданных требований.

— ДНК — программа, а ген — команда? — задумался Джерри. — Неглупо… Только мутации в ДНК-программе должны быть не случайными, а направленными, иначе помрёшь, не дождавшись, пока программа вырастет во что-то полезное…

— Вообще, софты давно развиваются под руководством других программ, — добавил юноша, глядя на жизненные игры на экране. — Проблема в том, что в софтах после длительной эволюции накапливается множество старых и неработающих кусков — оптимальность неважна, если машины мощные, а результат удовлетворителен.

— Похоже на устройство геномов, — отметила Никки. — Человек тоже использует лишь около одного процента своих генов: остальное — не очень понятный балласт, накопленный в ходе эволюции. Раньше их считали дарвиновскими кладовками генохлама, но потом оказалось, что именно там организм может черпать нетривиальные решения для дальнейшего развития… ДНК простейших организмов более оптимальны, чем у высших животных. Это, конечно, лишь статистическое правило — геном простенькой инфузории-туфельки Paramecium tetraurelia насчитывает сорок тысяч генов — гораздо больше, чем у человека.