Психология войны в XX веке - исторический опыт России - Елена Сенявская

Заключение

XX век отмечен самыми кровопролитными войнами в истории человечества. Другой их особенностью явилось возрастание роли технических факторов, ставших в конце концов доминирующими. Вместе с тем, значение психологического фактора отнюдь не уменьшилось. Роль человека в войне, особенно в боевых условиях, осталась во многом определяющей. Не менее важно и то, что миллионы непосредственных участников войн, оказавших на них огромное влияние, возвращаясь к мирной жизни, несли в нее приобретенные на войне опыт и навыки, измененное мировоззрение и психологию, воздействуя на общество в целом.

Следует отметить, что милитаризация в XX веке глубоко затронула все более или менее развитые страны мира, существенно повлияв почти на все локальные цивилизации, в том числе и западную (особенно Западную Европу и Северную Америку), и евразийскую (или российскую, в составе бывшего СССР), и др. Однако интенсивность этого влияния, характер и степень его последствий оказались весьма различными для каждой из них. Для российской цивилизации всегда было характерно преобладание государственного, административного начала, с особой значимостью армии для обеспечения жизнеспособности страны и общества в целом. И общемировые тенденции XX века, с его непомерно усиливавшимся милитаризмом, легли на вполне подготовленную в России государственную, социо-культурную и цивилизационную почву. Фактически, всю историю России в XX веке можно рассматривать с точки зрения поэтапной милитаризации общественного сознания за счет проникновения в гражданскую среду характерных черт психологии комбатанта.

Россия в XX веке пережила несколько страшных войн. Самыми продолжительными и кровопролитными были две мировые войны. Но и „межвоенный“ период оказался наполнен почти непрерывной чередой разного рода локальных войн и вооруженных конфликтов. Из них тяжелейшей для судеб страны явилась Гражданская война, выросшая из Первой мировой и двух революций.

Такое уже случалось в российской истории. Периоды междоусобиц, смут, крестьянских войн, кровавых революций — все это разновидности внутреннего противостояния, всегда вызывающего ослабление государства и приносящего страдания миллионам людей. XX век для России оказался особенно насыщенным не только конфронтацией с внешним миром, но и жесточайшей внутренней борьбой, подступавшей к грани гражданской войны или переходившей ее. И невольно приходит мысль о тесной связи внутренних противоборств и междоусобиц с милитаризацией сознания, вызванной пребыванием общества в состоянии или „на грани“ войны.

Любая война ужасна, но психология гражданской войны — явление особенно страшное. Поиск врага извне перемещается внутрь страны, понятия „свой чужой“ теряют прежнюю определенность, и тогда „врагом“ может оказаться каждый, причем критерии „чужеродности“ постоянно меняются и расширяются. Всеобщая подозрительность и страх, на многие десятилетия закрепившиеся в советском обществе, — прямое следствие этого процесса. Сталинский террор 1930-х годов — закономерное продолжение революционного террора и террора 20-х. Пренебрежение к человеческой жизни прочно утвердилось в общественном сознании. Решение всех проблем „жесткими мерами“ логично вписывалось в сложившийся за военное время особый менталитет, носителями которого выступали в первую очередь те, кто сам участвовал в боевых действиях и научился проливать кровь — свою и чужую, для кого ценность человеческой жизни с позиций приобретенного опыта выглядела довольно сомнительной. Даже задачи мирного восстановления решались прежними, „разрушительными“ методами, действенными именно в силу своей разрушительности. Терминология тех лет — „вся страна — военный лагерь“, „вражеское окружение“ и т. п., отражавшая международную обстановку и положение в ней Советской России, отражала и психологию общества, которое никак не могло расстаться с недавно пережитыми войнами и продолжало оставаться в состоянии „взведенного курка“, ощетинившимся на весь мир и на себя самое. Экономика, политика, даже культура были пропитаны „духом войны“. Широко распространенные военно-спортивные мероприятия, популярные песни революционного и военного содержания — внешние, наиболее заметные его атрибуты.

Так было между двумя мировыми войнами. Такая ситуация при некоторых особенностях повторилась в целом и после Великой Отечественной, которая нанесла народу и стране тяжелые незаживающие раны. Поколение, вышедшее из войны, имело ярко выраженное сознание комбатантов. Это было поколение победителей, спасших свою страну от гибели, человечество — от угрозы фашистского порабощения, принесшее на алтарь Отечества огромные жертвы, а потому действительно имевшее полное право считать, что свою жизнь оно прожило не зря. Но именно поэтому оно абсолютизировало приобретенный на войне опыт, считая его мерилом ценностей и в гражданской жизни, распространяя его в мирных условиях. Утверждению милитаризированного сознания в советском обществе способствовали не только его прямые носители, выстрадавшие свои взгляды и убеждения на фронтах великой войны, но и последовавшие сразу за „горячей“ войной раскол мира на блоки государств и их противостояние в „холодной войне“. Пожалуй, только в начале 1970-х годов вместе с военно-политической „разрядкой“ произошло и некоторое смягчение психологической напряженности в обществе. Хотя говорить об изживании комплекса „военного лагеря“, окруженного врагами, и тогда не приходится: нараставшие в стране экономические трудности власть оправдывала необходимостью укрепления обороны, а народ по-прежнему был готов на материальные жертвы, „лишь бы не было войны“.

Ситуация резко усугубилась в результате грубого политического просчета власти, ввязавшейся в девятилетнюю афганскую авантюру, завершившуюся фактическим поражением. Оказавшаяся „национальным позором“ русско-японская война привела к революции 1905–1907 гг., смене абсолютизма на конституционно-монархический строй, весьма серьезно расшатала основы и устои общества. Неудачная для России Первая мировая также обернулась тяжким внутренним катаклизмом, из которого страна выходила на путях жесткой диктатуры и радикальной смены всех ценностей и общественных отношений. Ее ветераны оказались не только „потерянным“, но и „расколотым“ поколением, перемолотым жерновами Гражданской войны. Фронтовики победной для России Великой Отечественной не стали „потерянным поколением“ подобно ветеранам Первой мировой, так и не сумевшим понять, ради чего они сражались. Но эта болезнь в значительной мере поразила их внуков, выполнявших „интернациональный долг“.

Последствия Афганской войны для СССР, при всей несхожести масштабов и исторических условий, оказались сродни результатам Первой мировой для Российской империи: обе войны привели к внутренним потрясениям и распаду государства, обе сформировали поколение, мыслившее категориями „человека с ружьем“. Неизбежный после любой войны посттравматический синдром для ветеранов Афганистана усугубился кризисом духовных ценностей, как это не раз бывало в истории после несправедливых и бессмысленных войн. Афганская война в ряду других негативных последствий породила „афганский синдром“, одним из проявлений которого стало неприятие многими ветеранами мирной жизни, поиск применения своему военному опыту. Поколение „афганцев“ также оказалось расколотым, разбросанным по „горячим точкам“, где бывшие однополчане зачастую сражаются друг с другом на стороне противоборствующих сил. А „перестройка“ и распад СССР породили таких „точек“ немало, включая Нагорный Карабах, Приднестровье, Абхазию, Таджикистан…

Особенно трагичным оказался конфликт в Чечне 1994–1996 г., который стал самым крупным очагом гражданской войны на постсоветском пространстве. Впервые в такого рода конфликте в массовом масштабе были использованы регулярные вооруженные силы России, а размеры потерь приблизились к потерям Афганской войны.[850] И еще до завершения военных действий однозначно можно было говорить о вполне сформировавшемся „чеченском синдроме“. По оценкам профессионалов-психологов, он гораздо опаснее „афганского“. Причин тому несколько. Среди них и сам характер войны, которая, в отличие от Афганской, велась на собственной территории с частью собственного народа; отношение к ней в обществе (и особенно в средствах массовой информации) было изначально негативным; и наконец, полностью отсутствовала система реабилитации участников боевых действий, которая в той или иной форме существовала в 80-е годы.

Таким образом, милитаризированное сознание как народа в целом, так и его руководителей, в течение почти всего XX века стимулировало власть к предпочтению конфронтационных вариантов как во внутренней, так и во внешней политике при принятии разного рода „судьбоносных“ решений. Этот стиль мышления способствовал развязыванию нескольких войн начала столетия, в том числе Первой мировой; толкнул страну к гражданскому расколу, вылившемуся в вооруженное противостояние. Он же привел к политике новой власти, не случайно получившей название „военного коммунизма“. Но и с ее окончанием на многие десятилетия сохранились такие формы руководства страной, которые присущи скорее армии как государственному институту, причем в противостоянии с противником, нежели гражданскому обществу. Этот образ мышления заставлял воспринимать собственную страну как осажденную врагами крепость, из которой, в свою очередь, при первой же возможности совершались военные вылазки. В этом русле следует рассматривать и локальные конфликты второй половины 1930-х гг., и советско-финляндскую „зимнюю“ войну, и походы на Запад, раздвинувшие границы СССР перед началом Великой Отечественной войны. Это же мышление стало одной из причин полувековой „холодной войны“ и безудержной гонки вооружений в невыгодных для СССР условиях. Непосильное бремя военных расходов, подорвавшее его экономику, наряду с затянувшейся почти на десятилетие войной в Афганистане, явилось, пожалуй, одним из решающих факторов, не только приведших к кризису и распаду советской системы, но и нанесших тяжелый удар по российской цивилизации в целом.