Психология войны в XX веке - исторический опыт России - Елена Сенявская

Таким образом, милитаризированное сознание как народа в целом, так и его руководителей, в течение почти всего XX века стимулировало власть к предпочтению конфронтационных вариантов как во внутренней, так и во внешней политике при принятии разного рода „судьбоносных“ решений. Этот стиль мышления способствовал развязыванию нескольких войн начала столетия, в том числе Первой мировой; толкнул страну к гражданскому расколу, вылившемуся в вооруженное противостояние. Он же привел к политике новой власти, не случайно получившей название „военного коммунизма“. Но и с ее окончанием на многие десятилетия сохранились такие формы руководства страной, которые присущи скорее армии как государственному институту, причем в противостоянии с противником, нежели гражданскому обществу. Этот образ мышления заставлял воспринимать собственную страну как осажденную врагами крепость, из которой, в свою очередь, при первой же возможности совершались военные вылазки. В этом русле следует рассматривать и локальные конфликты второй половины 1930-х гг., и советско-финляндскую „зимнюю“ войну, и походы на Запад, раздвинувшие границы СССР перед началом Великой Отечественной войны. Это же мышление стало одной из причин полувековой „холодной войны“ и безудержной гонки вооружений в невыгодных для СССР условиях. Непосильное бремя военных расходов, подорвавшее его экономику, наряду с затянувшейся почти на десятилетие войной в Афганистане, явилось, пожалуй, одним из решающих факторов, не только приведших к кризису и распаду советской системы, но и нанесших тяжелый удар по российской цивилизации в целом.

Таким образом, войны, в которых участвовала Россия в XX веке, не только сами по себе оказались чрезвычайно значимыми историческими явлениями, но и радикальным образом повлияли как на жизнь нашей страны в конкретные периоды, так и на весь российский исторический процесс. Важнейшим каналом этого влияния стали российские участники войн XX века, чья психология оказалась глубоко трансформирована экстремальными фронтовыми условиями.

Отличие историко-психологического подхода к изучению российских комбатантов от военно-психологического и военно-социологического заключается в том, что, во-первых, он ориентирован на решение не узко-прикладных, а широких научных и гуманитарных задач; во-вторых, направлен на изучение прошлого; в-третьих, нацелен не на построение моделей (что, впрочем, не исключается), но на воспроизведение как общих закономерностей, так и конкретики в ее индивидуальном богатстве и своеобразии. Вместе с тем, почти все методы этих смежных наук применимы и в исторической науке, хотя ими далеко не ограничиваются и не всегда могут быть использованы в силу того, что историк, изучающий прошлое, вынужден иметь дело преимущественно с документами, а не с живыми людьми. Однако, в тех случаях, когда эта возможность для нас оказалась доступной (применительно к участникам Великой Отечественной и Афганской войн), данные методы нашли отражение в монографии. В ряде случаев инструментарий военных психологов, социологов и даже медиков и результаты их исследований послужили для нас историческим источником, а также основой для отработки нашего собственного историко-социологического инструментария (см. Приложение).

При исследовании проблемы, находящейся на стыке историко-социальных и психологических явлений, нужно иметь в виду два аспекта: с одной стороны, психологию личности и массовую психологию в экстремальных ситуациях; с другой, — каждую из войн как социальный контекст проявления и трансформации психологических закономерностей в конкретно-исторических условиях. Поэтому войну нам пришлось рассматривать и как конкретно-историческое явление в его своеобразии, и как универсальный стрессогенный фактор. Анализируя влияние конкретных войн, в которых участвовала Россия в нашем столетии, следует отметить, что каждая из них отличается высокой степенью своеобразия, что не могло не наложить отпечатка на психологию их участников.

Русско-японская, Первая мировая, советско-финляндская, Великая Отечественная, Афганская, чеченская… Между ними десятилетия и целые исторические эпохи. Но солдаты, возвращаясь с этих войн, чувствовали и думали во многом одинаково. Любая война формирует особый склад личности при всех индивидуальных особенностях людей, при всей специфике самих вооруженных конфликтов. А в исторические масштабы этих войн вмещаются сотни тысяч, миллионы неповторимых человеческих судеб и множество психологических проблем, порожденных спецификой каждой отдельной войны.

Одной из важных проблем войны как пограничной ситуации является „психология боя“, включающая феномен „солдатского фатализма“. В экстремальных обстоятельствах войны и особенно непосредственных боевых действий, являющихся квинтэссенцией опасностей для человеческой жизни, наиболее часто происходит усиление иррационального начала в психике. Этот процесс выступает в качестве механизма психологической защиты, способствующей самосохранению психики человека в нечеловеческих условиях. „Солдатский фатализм“, являющийся одной из форм иррациональной веры, в какой-то мере нейтрализует действие острейших стрессов, притупляет страх, символически отдавая жизнь в руки судьбы, рока, Бога и т. п. Тем самым снижается уровень эмоционального потрясения и напряжения, и человек получает больше возможностей для рациональных решений, чем обусловлен позитивный аспект „солдатских суеверий“.

Но обстоятельства войны включают не только экстремальные ситуации боя, но и гораздо более продолжительные по времени периоды затишья, повседневности быта, при этом одно тесно переплетается с другим, опасность становится частью быта, а быт проявляется в обстановке постоянной опасности. При этом организация фронтового быта имеет немаловажное значение для морального духа войск и его боеспособности, хотя влияние отдельных бытовых факторов на психологическое состояние армии и ход боевых действий в конкретных войнах, безусловно, неодинаково. Так же как экстремальные обстоятельства войны, фронтовой быт находит широкое отражение в источниках личного происхождения участников всех войн, что свидетельствует о его психологической значимости. При этом становится очевидным, что большинство проблем быта универсальны для всех войн, хотя они и выступают в специфической форме, зависящей от особенностей конкретной войны и участка боевых действий.

На стыке историко-теоретических и конкретно-исторических проблем находится проблема выхода из войны, связанная как с социальной адаптацией комбатантов к мирной жизни, так и с посттравматическим синдромом, являющимся сложной категорией и междисциплинарным явлением, изучаемым одновременно военными медиками, психологами, социологами. Вместе с тем, это и более широкое явление, которое характеризует не только бывших участников войн и вооруженных конфликтов, но иногда и состояние целого общества. В нашем случае особый интерес представлял так называемый „афганский синдром“, затронувший не только вышедший из войны „ограниченный контингент“, но и советское общество в целом, явившись одним из факторов его глубокой трансформации.

Наряду с закономерностями „экстремальной психологии“ и характеристикой российских войн как конкретно-исторического контекста их реализации, есть еще и третий аспект проблемы: многообразие характеристик самих российских участников вооруженных конфликтов. Между индивидуальным своеобразием личной психологии и универсальными психологическими закономерностями, в том числе в экстремальных ситуациях, лежит огромный промежуточный пласт коллективной, групповой психологии. Здесь и психология рядового и командного состава, и военно-профессиональная психология, включая особенности родов войск; здесь и широкий спектр социально-демографических и социальных категорий, включая специфику поло-возрастной и собственно социальной психологии, образовательного уровня как фактора, влияющего на сознание.

Специфика армии как жестко структурированного государственного института в течение всех войн XX века определяла доминирующее значение психологии „командир-подчиненный“ в массовом проявлении психологии рядового и командного состава. Групповая психология в системе военной иерархии проявлялась в корпоративности офицерского корпуса, которая в дореволюционной армии усиливалась его сословностью, а в послереволюционный период, после кратковременной „демократизации“, постепенно возродилась, хотя и не в столь жестких формах, в силу универсальных принципов строительства вооруженных сил, включающих строгую субординацию и дисциплину как основу функционирования армии.

Пожалуй, психологические особенности личного состава, связанные с его принадлежностью к конкретным видам вооруженных сил, родам войск и военным специальностям, наряду со спецификой, вытекающей из принадлежности к рядовому или командному составу, в наибольшей степени отражают собственно военно-психологические характеристики всех военнослужащих, и представляют собой важный „срез“ групповой военной психологии, накладывающей свой отпечаток не только на массовые категории военнослужащих, но и на каждого бойца и командира.