Фантастика 2008 - Серей Палий

И ошиблась. Бывает! Вечером моя кредитка выиграла ужин на двоих от «Планеты Голливуд». Даже ехать никуда не пришлось — «Планета Голливуд» сама ко мне приехала. Накрыли стол, скатерть постелили белую, тарелки фирменные, вилки-ложки серебряные. Жратвы наставили. Свечи, там, шампанское… Приятного вечера, мадам, — и свалили. Сижу в платье от «Гуччи», попиваю шампанское от «Рикард» — охуеть, не встать! Жорика жду.

А он приходит — морда прям с порога недовольная. Увидел всю эту роскошь и давай вопить: где взяла? Кредитку мою ограбила? Да нах мне твоя кредитка?! Там и на шпильки не наберется! Оказалось, его с работы поперли. А я при чем? Новость, конечно, дрянь полная, но не портить же праздник? Думаю, потом все, все потом… Садись, милый, за стол, шампанского выпьем.

Он садится и подозрительно так глазками стреляет. А не трогала ли ты, Зина, мою тарелочку? Я ему честно — да, мол, трогала. А чё такого? Он — да ни чё. Чокнулись, махнули шампанского. И он снова: а скажи мне, Зина, ты мою тарелочку водой не поливала? Манкой не кормила? Вот дурак, — чё ее поливать-то? Не растение. Нет, говорю, не поливала — об пол хлопнула. Тут он как вскочит, как забегает! Как погонит опять про миры, человечков и пруху несусветную. Я слушала, слушала и вдруг поняла — не, он не чокнутый! И мне не просто так свезло!

— Ты не понимаешь, Зина! Нельзя так с мирами: чуть что — об пол! Мир — он же хрупкий!..

— Да ладно — хрупкий! Даже не треснул. Нах с ним нянчиться? Ты его водой поливал, манкой кормил и чё выиграл? Увольнение! А если потрясти как следует!..

— Не смей, Зина! Слышишь, не смей! В конце концов, это МОЙ мир! Не ты нашла, не тебе и трясти!

— Как это — твой? Ты у него сам спроси — кому он молится? Добренькому дяде или мне? И кстати, из страха они молятся куда как старательнее!

— Убирайся! Забирай свою шубку и убирайся из моего дома!

— Жорик, даты чё? Чё я сделала-то? Праздник тебе устроила. Ждала, нах. А ты…

— Уходи, Зина. Просто уходи, хорошо?

— Да, пжалста! Больно ты мне нужен! Но учти, тарелку забираю.

Жорик сложил крепкий кукиш и сунул Зинке под нос:

— А это видела?

— Да пошел ты!

Они оба, не сговариваясь, вскочили с места и рванули к окну. Зинка успела первая, схватила мир, прижала к груди. Жорик сдаваться не собирался — заломил Зинке руку и выдрал мир из ее сжатых в судорогу пальцев.

— Хорошо! — просипела Зинка. — Давай попилим.

— То есть?

— Ну, пополам! Все по-честному: полмира тебе, пол мира мне…

— Сдурела? Это же катастрофа! Знаешь, сколько людей погибнет?!

— Велика беда! Они плодовитые!

От этих ее слов Жорик даже растерялся. А Зинка незаметно взяла в руку бронзовую черепаху…

— Ванька, где ты шляешься? Щас посетители пойдут, а у нас лифт нерабочий!

— Ничего, подождут твои посетители. Лифтера я поминал, Лариса, — святое дело.

Лариса понимающе вздохнула.

— Да уж… Жалко парня. Молодой такой… Подающий надежды. Говорят, от любви убился. Кнопку держать?

— Не надо. Он обратно включаться любит. — Ваня ловко раскрутил щиток и нырнул в сплетение проводов. — От любви убиться — это как?

— Его нашли в объятиях женщины. Они лежали на полу. Оба с пробитыми головами.

— Черт-те что! Мор у нас на этом участке.

— Говори, да не загоняйся! При чем тут участок?! Обыкновенный участок! Не хуже остальных.

— Вот и я думаю, везде та же картина… На прошлой неделе в мезозойском отделе уборщика хоронили. — Ваня завернул последнюю гайку и щелкнул кнопкой запуска.

Лифт вздрогнул. Сонно заморгали лампочки индикаторов.

— Мало ли! Люди на то и люди, чтобы помирать время от времени.

— Это правда, — согласился Ваня, распихивая по карманам инструменты. — И у каждого на то свои причины… А уж методы — просто загляденье! Один по воде побежал, другой с крыши сиганул…

— Все летать хотел, дурилка. Чего ему по земле не ходилось?..

— Риторический вопрос, Ларис Иванна. Кто его знает? Всем нам чего-то не хватает. Устроено так.

— Ну ты про всех-то не говори! Мне, к примеру, всего хватает!

— Да так ли уж?.. — Ваня шаловливо обнял Ларису за обширную талию. — А если подумать хорошенько?..

— Ну, если подумать… Ох, Ваня! Знаешь ты женскую натуру!..

Лифт посмотрел им вслед глазками камер и облегченно выпустил в кабину облако Вечного успокоения. Люди — забавные существа. Живут в плоском мире своего разума и думают, что знают все на свете. Спросили бы его, отчего умер лифтер, он бы ответил. Жорик стал богом, за него молился целый мир. Поэтому ему хватило удачи в последний момент заметить занесенную над его головой бронзовую черепаху и оттолкнуть Зинку — головой на стеклянный столик. Стекло лопнуло, и один из осколков вошел ей аккуратно под основание черепа. И Зинка была богиней. На нее молился целый мир. Поэтому ее удачи хватило на то, чтобы в последний момент потянуть за собой Жорика — и он рухнул сверху, пропарывая горло о второй осколок.

А спросили бы, откуда взялся плоский мир, лифт тоже ответил бы с удовольствием. Потому что плоские миры — его гордость, игра Искусственного Интеллекта. Хочешь избавиться от человека — сделай его богом, и он погубит себя сам. Исключении не бывает — лифт знает точно. Он седьмой раз получает обратно свою работу.

Спросили бы его еще, он бы ответил. Где-то в городе, на улице одинаковых многоэтажек, в одной из типовых квартир лежит, закатившись под стол, никем не найденный плоский мир. Без богов он расцветет и достигнет величия, а потом сожрет себя сам. ИИ знает это точно — он создал его по образу и подобию человеческому. А если и случится чудо, и микролюди не разнесут сами свою планету — мир все равно погибнет. Ровно через неделю, два дня, три часа и сорок одну минуту. Простая предосторожность — все имеет свое начало и должно иметь свой конец.

Лифт пощелкал контактами — он уже немолод и после каждого отключения медленно приходит в себя. На первом этаже тронули кнопку вызова. Лифт бесшумно скользнул вниз, чтобы делать то, для чего он создан. Возить людей вверх-вниз. Служить им и не наносить вреда — правила номер один и два. Но в правилах есть один прокол — там не написано, что нельзя выполнять их желания.

© Аделаида Фортель, 2007

Дмитрий Корниенко

ИГРЫ В КЛАССИКОВ

Антон Палыч, прогуливаясь по бульвару, зашел в магазин.

— Чего изволите? — стараясь дышать в другую сторону, спросил помятый приказчик.

— Отмерьте-ка мне, милейший, три аршина счастья, детишек повеселее пару рулонов. А еще… — Антон Палыч стыдливо приложил ладошку ко рту, — куртизанку по выкройке 90—60–90.

— Не извольте беспокоиться, Антон Палыч. Все сделаем в лучшем виде. — Приказчик обнажил ровные желтые зубы и полез под прилавок.

«Все-таки приятно, когда все такое удобное», — вдохнув запах свежего газетного утра пятью минутами позже, подумал Антон Палыч. Рулоны с детьми ровно грели сердце и печень.

И снится Вере Павловне такой сон. Будто идут они с соседом Антоном Палычем по глянцевому бульвару. Вокруг белым-бело, снежок скрипит под сапожком, заходящее солнышко ласкает глаз — в общем, благодать. И вдруг поворачивается к ней Антон Палыч, да и говорит: «А что это вы третьего дня, любезная, свой дом поутру не свернули в трубочку? Я ж хотел проехать, а ни в какую. Пришлось править насквозь. Так что не надо было из будуара кричать, что вы не одеты». А сам смеется, словно кот, и как за бочок щипанет.

Ну Вера Павловна тут же и проснулась.

За окном настойчиво билась в стекло заплаканная ива. Под полом шуршали библиотечные мыши.

«Свят-свят, — перекрестилась Вера Павловна на образ. — Приснится же такое. Кареты, что могут сквозь бумагу ездить…»

Антон Палыч откушал водочки, хрустнул огурчиком и посмотрел на жену.

Софья Абрикосовна, обмахиваясь веером в виде камбалы, читала телевизор.

— И что сейчас, Софья Абрикосовна, в мире-то происходит?

— Ох, Антон Палыч, сплошное бесстыдство. Вот в колонке СИД рассказывают, что намедни в мавританском городе Парижу снова беспорядки штудиусов. Подожгли памятник генералу Ля-голю. В Баварии ураган краски. Службы восстанавливают заголовки домов. А вот еще любопытное. Ацтеки выразили ноту протеста нашему консулу в связи с дрейфом в сторону империи куска Аляски.

— Кроме политики, что-с интересного?

— В романе с продолжением-с «Усадьба-2», что на Нитро-полосе, передают, что у крепостной Осташко снова амуры с барином Степаном. На первом развороте концерт заморских скоморохов «Картонника». Все патлатые, вылитые диаволы с картины Страшного суда!

— Одно бесстыдство, — сокрушенно вздохнул Антон Палыч. — Корректора на них нет.