Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

всех к нему. К главному человеку в городе. И он послушал бы все, что ты говоришь.

Ещё одна ошибка. Наивная, но, как теперь выясняется, смертельно опасная.

– Нужно было только подойти к тебе, рассказать…

Та же тактика, что и у Эсты? Впрочем, она сработала бы. С сенатором совершенно точно: Джозеф, действительно, всегда внимательно слушал просителей. Когда они приходили, конечно – сам в народ отправлялся нечасто. Со мной же…

– Ты выбрала не лучший момент для разговора. Я тогда… Немного расстроился.

– Но ты говорил, о чем думал. И когда я это поняла, все вокруг и внутри заполыхало. Стало больно. Так больно, что нельзя было больше ничего почувствовать.

Состояние аффекта. Оно же – колдовской транс. Оно же – причина возникновения аномалии, излучающей непонятные волны.

– А потом ты убежала.

– Мне стало страшно. Я не помнила, что случилось, не помнила, почему оказалась в том саду, среди богатых людей. Меня бы обязательно забрали в полицию, если бы поймали.

И отправили бы в какое-нибудь исправительное заведение. Посадили в клетку.

– Ты боишься оказаться запертой?

– А ты? Не боишься потерять свободу?

А она у меня была когда-нибудь? Ни шагу в сторону от протокола. Ненавидишь, к примеру, церковные службы? Все равно обязан присутствовать. Презираешь добрую половину знакомых? Будешь мило улыбаться и кивать, как болванчик. Имидж, репутация, хорошие манеры – эта клетка не просторнее стальной или каменной. Даже если сам закрыл за собой замок. Зато теперь у меня этой самой свободы… Хоть залейся.

– Как-то не думал. Не было повода.

Фыркнула. То ли осуждающе, то ли разочарованно.

– Я не хотела навредить твоему другу.

Пожалуй. Мишенью он точно не был.

– Ты совсем его не помнишь?

– Ну, парень и парень, - пожала плечами. – Стоял рядом с тобой, говорил какие-то глупости.

Не помнит, точно. Хэнк никогда не опускался до глупостей. Вот и в тот вечер все его советы были исключительно разумны и полезны. И конечно, я не последовал ни одному из них. Как обычно.

– Ты вернешь его.

– Как? Я не знаю, что с ним случилось.

– Твоя воспитательница говорит, что это дух. Какой-то Папа вселился в тело.

– Если Папа, то он сам выбирает, что делать. Я тут ни причем.

Ну да, если говорить о лоа, все так и есть. А если вспомнить о «молли»? К сожалению, нет не то, что пользы, а даже смысла пытаться объяснять возможную физику необходимого процесса. Не поймет. Не те термины. В той же среде, что близка Лил, я плаваю, как топор. Остается надеяться, что хватит и намеков.

– Ты открыла для него путь. Показала, куда надо идти, где ему будет хорошо.

– Хорошо? - снова фыркнула. – Это же лоа, ему не бывает…

– Ну, место, где ему будет проще всего обосноваться. Подготовила почву. Так можно сказать?

– Можно.

Если бы можно было ещё убирать этот время от времени возникающий покровительственный тон… А, ладно. Пусть. Переживу.

– Вот он и пришел. И обосновался. Но, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше.

– А если он не захочет уходить?

– Пойми, тут все зависит от тебя. Больше, чем ото всех других.

– Ну да! Лоа легко позвать, но прогнать…

– Не надо прогонять. Нужно просто ещё раз проложить путь. Или сделать что-то, чтобы тут, в искореженном теле, ему было больше не так уютно, как раньше.

– Ты о чем это?

– Вернуть тело в прежний вид. Ясно? Всего лишь захотеть все исправить.

Опустила голову, побурчала, обращаясь к носкам своих сандалий.

– Не могу.

– Можешь!

– Да не могу! Я же тебе говорила… Парень. Твой друг. Его-то я совсем не знаю. Прежний, не прежний… А какой он вообще был?

Ого. Вот мы и приехали. Конечная остановка, все на выход.

* * *

– Долго же ходят молодые ноги! - пожурила нас Мари, встречая на пороге комнаты.

Пока мы добирались домой, мамбо времени зря не теряла: по воздуху плыл аромат кофе и каких-то трав, в сумерках занавешенных окон горели звездочки свечей, тонких и толстых, успевших заплакать пол молочно-белым воском.

– Все готово, можно начинать. И час подходящий, хоть и не ночной.

– Спасибо.

– Что-то не вижу желания, дети. Куда оно вдруг запропастилось? Потеряли по дороге?

Лил шмыгнула носом, предоставляя право ответа мне. Вернее, обязанность.

– Ничего не выйдет, сеньора. Сейчас, по крайней мере. А может быть, вообще никогда.

– Ай-ай-ай! Не используй это дурное слово, не стоит. «Никогда» не существует, у любого события есть срок.

– Простите. Возникла одна трудность. Проблема. Обстоятельство, которое… Я не знаю, что с ним делать, вот и все.

– Но его можно описать словами? – ласково улыбнулась мамбо.

– Конечно.

– Так скажи, а я послушаю.

Лил плюхнулась в кресло, подтянула колени к груди и уткнулась в них носом.

– Мы можем попросить духа уйти и все прочее. И может быть, он даже согласится. Только это ничего не изменит. Вернее, тело обратно не изменится.

– Почему ты так в этом уверен?

– Вы сказали, что духи видят этот мир сердцами. Но дело в том, что если конкретно этот смотрел сердцем Лил…

Вздох из кресла. Глубокий.

– Он не видел, куда именно идет.

– Кажется, начинаю понимать, - кивнула Мари. – Нельзя собрать что-то из черепков, если не знаешь, каким оно должно быть.

– Да, сеньора.

– И только это тебя останавливает?

– А разве этого мало?

Она подошла, сжала в ладонях моё лицо, чуть наклоняя к себе.

– Пусть одно сердце и было слепым, но второе… Неужели второе тоже закрыло свои глаза?

– О чем вы говорите?

– Он твой друг. Ты знаешь его. Это немало.

– Но я не умею разговаривать с духами.

– Зато духи, как оказалось, охотно говорят с тобой. Помнишь? – Мари убрала одну ладонь от моей щеки, показав след ожога. – Их недолго приходится упрашивать.

Не знаю, чем был тот разговор. Наваждением? Спектаклем? Злой шуткой? Неважно. Повторять почему-то не хочется.

– Твой лоа отметил тебя много лет назад. Возможно, ещё до рождения.

Так же, как Лил? Ситуация же обратная, насколько понимаю: не моя мать ходила по мужчинам, а отец оказывал услуги женщинам. Хотя…

Проникновение организмов все равно происходило. Обмен жидкостями, например. И точно так же крупицы многочисленных «молли» могли какое-то время оставаться в теле моего отца. И похоже, повлияли на его собственную матрицу: сумасшедших в роду Дюпонов не было, если верить семейным хроникам. А я появился на свет как раз на пике отцовской «карьеры» жеребца-осеменителя.

– Тебя услышат. Непременно услышат, - пообещала мамбо.

Хорошо, пусть. Но что я могу им сказать?

– Расскажи, каким он