Семь цветов страсти - Елена Арсеньева

Эпилог

Стол для гостей в большой гостиной уже накрыт, но хрустальную ладью, наполненную цветами, Рудольф хотел поставить сам: такой день! Грустный, благословенно-радостный день!

Вот и тараторят все без умолку. Всего-то четыре человека, а шуму, как в опере, когда выходит на сцену целый хор и каждый поет про свое. Но здесь в основном поздравления. Больше всех говорит крепкий красивый блондин, наверно, из киношных. Немолод, и волосы, конечно, подкрашены — так и отливают золотом. Маленький еврей, похожий на обезьянку, помалкивает, опуская печальные, умные глаза… Мадам Дикси — совсем как девчонка: держит хозяина за руку, заглядывает ему в лицо, а сама аж светится, словно Вифлеемскую звезду увидела. Барон больше молчит и почти ничего не ест. Напрасно кухарка старалась, готовя неведомый «борщ» по русской кулинарной книге. Ну, ничего, окрепнет — только что из больницы, четвертая операция. Теперь врачи обещают, что рука будет двигаться. Только вот играть Маэстро не сможет никогда. Говорят, все пальцы словно мясорубкой раздробило — ведь он так и не разжал их, не выпустил свою скрипку… А там струны-то словно лезвия… Вот профессор венский, очень знаменитый, по кусочкам все и собирал.

Рудольф поставил вазу с крокусами прямо у прибора Барона Артемьева. Так он сам себя назвал, да не в шутку — всерьез. «Безумный барон» — это вроде из какой-то пьесы или кино.

— Смотри, смотри, Дикси, те самые цветы! — обрадовался Барон тугим лиловым бутонам. — Значит, мы все-таки победили!

— Я подумал уже тогда, в конце октября, что через месяц надо ждать помолвки. И уж раз хозяин пожелал к празднику крокусы — так тому и быть. В марте-то они сами вылезут, а эти я специально в теплице прогревал, к этому дню торопил, — объяснил Рудольф. — И получилось у старика — вышло. Весна в ноябре!

— Еще как здорово вышло! Спасибо, милый сообразительный Рудольф — наш добрый волшебник. — Дикси со слезами обняла старика. — Ведь это как раз то, что мы ждали к нашему дню.

— Тогда надо выпить за жениха и невесту и пожелать им всего наилучшего! — поднял бокал Соломон и опустил глаза. Он подумал, что хорошего, в общем-то, ждать неоткуда — ведь Майкл никогда не сможет играть. А Дикси не станет матерью. Это же надо — свалиться с башни с трехмесячным малышом в пузе! Забирая ее из клиники, Микки сказал: «В ту ночь мы убили нашу маленькую Клавдию». И ни слова о том, что похоронил в себе скрипача.

«Все-таки крепкие мужики, эти русские», — подумал Сол, с интересом приглядываясь к Барону. Его неудержимо тянуло взяться за камеру. То, что светилось в глазах изувеченного музыканта, хотелось запечатлеть на пленку. Восторг, нежность и что-то еще, необъяснимое, отличающее иконопись. А длиннопалая рука касалась цветов так, словно извлекала звуки, — ласково и вопрошающе.

— Вы мудрый человек, Рудольф. Я рад иметь такого друга. — Посмотрев на собравшихся за столом, Майкл смущенно объяснил: — Он понял, как важны в нашей жизни высокие, чистые ноты. Эти маленькие колокольчики окрасили нашу историю в мажорные тона, они превратили ее в музыку. Наверно, Дикси любит их за настойчивость и мужество. Ведь они пробивают своими нежными головками снежный наст в самом начале весны — веселые, радостные, вопя от счастья: жизнь продолжается! — заметил Майкл.

— По-моему, эти цветы избрал ты, решив приурочить к их появлению свадьбу. Предлагаю после бракосочетания заменить в гербе Вальдбрунна лютики крокусами. Раз уж так все сложилось. — Дикси метнула взгляд на Сола, не ведая о судьбе завещанной ему тетради.

Алан Герт ничего не понял из многозначительной беседы, уловив лишь оптимистическое утверждение Барона.

— Да, Майкл, жизнь продолжается! Мы победили и еще здорово отыграемся… — Он с аппетитом проглотил последний пельмень и промокнул салфеткой губы. — Только сдается мне, во всей этой истории что-то есть… Что-то этакое. — Он неопределенно покрутил рукой у виска, означая, видимо, некую выходящую за рамки разумного загадочность. — Дикси и Сол знают, я далеко не мистик и презираю все эти «тонкие материи». Но кое-что, для протокола, как говорят, рассказать должен.

— Погоди, Ал! Мы готовы слушать тебя хоть до глубокой ночи, но Рудольфа беспокоит завершение трапезы. В малой столовой накрыт десерт в сопровождении тончайших вин из наших погребов. — Дикси подмигнула гостям, предлагая переместиться в соседнюю комнату. — Нелегко все же быть баронессой — сплошные церемонии!

— Все-таки дворец — это дворец! Не знаю уж, в чем тут штука, а как ни строй декорации, как ни ставь свет — такого эффекта не получится, — с завистью заметил Сол. — Отблески солнца в хрустале и бледный огонь в камине — невероятно, несовместимо, но создает настроение! А эти старые бутылки и нежненькие, едва народившиеся цветочки так и просятся в объектив… Может, я стал слишком сентиментальным. Так всегда получается, когда чересчур много знаешь о жизни, — начинаешь любить всякую беззащитную мелкоту — букашек, убегающие солнечные зайчики, распустившиеся на один день колокольчики…

— Погоди, Сол! Ты помнишь «Берег мечты»? Ага, старина, помнишь! Я тоже. И не собираюсь забывать, будь Дикси хоть трижды помолвлена — это ведь искусство, к тому же — классика. — Алан с удовольствием закурил, расположившись в кресле у балкона. — Веселые были деньки, и Умберто — гений! Но я помню, как ни странно, еще кое-что… Был у нас переводчик-индус — длинный такой, оливковый…

— Господин Лакшми — деликатный, в белой чалме! — напомнила Дикси, сидящая на диване бок о бок с Майклом.

— Да, точно, Лакшми. Однажды он отвел нас к некоей слепой ведьме, которая якобы умела колдовать. Ну, предсказывать будущее и прочее… Шарлатанка, естественно, грязнуля и сразу за долларами тянется. Слепая, а десятку от единицы запросто отличает…

— Мне она гадать вовсе не стала, оттолкнула руку и деньги вернула! Зачем аферистке деньги возвращать? Наплела бы, что в голову придет… — возразила Дикси.

— В том-то и дело! Она хотела этим жестом заинтересовать нас и выудить побольше… Я, как ты помнишь, в сопровождении Лакшми вернулся к ней… — Герт задумчиво дегустировал вино. — Редкий букет. Хотя я предпочел бы что-нибудь посерьезнее.

Соломон скомкал салфетку и пересел к камину.

— Простите, у меня что-то нога ноет — это все от тех пчел, что мне посоветовала баронесса. Да еще от Герта… И где ты научился, Ал, туману напускать? Давай короче, ведь самое интересное еще впереди, а ты вспоминаешь доисторическое прошлое…

— Так вот, недавно я встретил этого Лакшми снова. И не узнал — маленький старикашка, весь в каких-то амулетах. Он консультировал картину «Проклятие богов» как главный мистик и знаток ритуалов. Подходит ко мне и говорит: «Я много думаю о вас, господин Герт, и о той юной леди. О том дне, когда мы посетили слепую Гуаре…» Представляете, излагает, будто не прошло пятнадцати лет! Она, говорит, давно ушла в обитель теней и сокровенных тайн, оставив мне свои книги… Кажется, старик собирался прочесть курс лекций, но я сослался на срочные дела, раздумывая, сколько заплатить доходяге за отличную память.