Жизнь Гюго - Грэм Робб

2 января 1871 г. …Убит слон из Сада растений. Он плакал. Мы собираемся его съесть.

8 января. Вчерашние новости принесли два голубя…

Сегодня ожесточенная бомбардировка. Бомба повредила часовню в Сен-Сюльпис, где похоронена моя мать и где я венчался…

10 января. [Гюго пишет письмо в стихах Жюли Шене и отправляет его на воздушном шаре. – Г. Р.]{1282}:

…Наши желудки – как Ноев ковчег.Благородный или недостойный, любой зверь заслуживает входаВ наши тела – кошка, собака, мамонт[54]{1283}, шимпанзе,Все они входят, и мышь вбегает в слона.Деревьев нет – срезаны, спилены, разрублены;Очаг для Парижа – Елисейские Поля.…Париж – герой, Париж – женщина,Отважная и прекрасная. Улыбаясь, ее задумчивые глазаГлядят в большое, глубокое небо, следуяЗа голубем, который возвращается, за улетающим воздушным шаром.Прекрасное зрелище: из легкомыслия вышло нечто устрашающее.

18 января. …В моем садике петух. Вчера у нас обедал Луи Блан. Петух закукарекал. Луи Блан замер и воскликнул: «Слушайте… Что это?» – «Петух кричит, ну и что?» – «Слышите, что он кричит?» – «Нет». – «Он кричит: „Виктор Гюго!“» Мы прислушались и засмеялись. Луи Блан был прав…

20 января. …Четырнадцатилетнего ребенка задавили в очереди за хлебом.

26 января. Ко мне снова приходили и просили возглавить демонстрацию против «Отель-де-Виль». Я отказался. Ходят самые разные слухи. Я призываю всех хранить спокойствие и сплоченность.

29 января. Вчера подписали перемирие. Текст опубликовали сегодня утром. Национальное собрание. Выборы с 5 до 18 февраля. Оно будет заседать в Бордо…

30 января. Малышка Жанна по-прежнему болеет и не играет.

М-ль Луиза Перига. Osc.

Луиза Давид. Osc.

М-ль Перига принесла для Жанны свежее яйцо».

По сравнению со многими Виктор Гюго перенес осаду благополучно. Пока пушка «Виктор Гюго» грохотала на крепостном валу, ее двойник-человек делал примерно то же самое в городе. Ликующая толпа на Северном вокзале была некоторым образом вознаграждена, но такая чувственная дань уважения была примерно тем, что и ожидал найти вернувшийся на родину старый герой. За год до своего семидесятилетия Гюго в среднем имел одну интимную близость в день; за пять месяцев он сменил около сорока партнерш. Если Париж был женщиной, то Гюго был мужчиной. Весь город платил ему дань, от актрисы, называвшей себя «Козеттой», до учительницы, называвшей себя «Анжольрас» (молодой революционер из «Отверженных»). «Анжольрасом» была Луиза Мишель, впоследствии одна из самых неистовых анархисток Парижской коммуны, так называемая «Красная дева Монмартра». Одни восхищались ею, другие ее ненавидели. То, что эта мученица социализма пришла к двери героя своих школьных лет, слегка смущало ее поклонников. Отличавшийся широтой взглядов социалистический режим вполне мог увековечить эту сцену на памятной почтовой марке.

Парижанки голосовали телом, остальные выражали поддержку обычным способом. 8 февраля 1871 года начались выборы в Национальное собрание. В задачу нового правительства входили переговоры с Бисмарком об условиях сдачи. К тому времени сработал психологический защитный механизм, который впоследствии, в годы нацистской оккупации, сыграет решающую роль. Вместо того чтобы злиться на непобедимых пруссаков, французы начали ненавидеть «красных», которые угрожали отобрать власть у генерала Трошу. Но, пока в остальных городах верх одерживало монархическое большинство, Париж голосовал за социалистов. Значит, он противился сдаче. Гюго избрали 214 169 голосами, он шел вторым за Луи Бланом, опережая Гарибальди, Квине, Гамбетта, Рошфора, Пиа, Клемансо и еще 35 кандидатов. То была самая крупная его победа на выборах. Мечта февраля 1848 года вернулась к жизни в кошмаре 1871 года.

13 февраля 1871 года, вскоре после полудня, еще до того, как объявили окончательные результаты выборов, Гюго оставил Париж вместе с Жюльеттой, Алисой, сыновьями, внуками, горничными и Луи Бланом. Национальное собрание должно было заседать в безопасном Бордо. Гюго знал, что он и его сторонники окажутся в меньшинстве. Ему предстояло находиться в оппозиции к тем, кто поддерживал императора. Противникам Гюго казалось, что у них больше общего с дисциплинированными пруссаками, чем с парижским плебсом. Гюго предчувствовал грядущую политическую катастрофу, но теперь ее сопровождала катастрофа личная.

В четыре часа поезд, в котором сидели Гюго, должен был покинуть Этамп, где он остановился на обед. У окна купе собралась толпа; все кричали: «Да здравствует Виктор Гюго!» Гюго махал кепи и кричал в ответ: «Да здравствует Франция!» И вдруг «ко мне с угрожающим видом подошел командир пруссаков и сказал что-то по-немецки; видимо, он собирался меня запугать».

«Переводя взгляд с пруссака на толпу, я возвысил голос и повторил: «Да здравствует Франция!», на что люди ответили восторженными криками: Vive la France! Это поставило старого сухаря на место. Прусские солдаты ничего не сделали.

Путешествие долгое, медленное и неудобное. Вагон едва освещен; в нем не топят. В этом разрушении железных дорог угадываешь разрушение Франции. Во Вьерзоне мы купили фазана, курицу и две бутылки вина на ужин. Потом завернулись в одеяла, пальто и спали на сиденьях»{1284}.

Поездка не задалась с самого начала. Они уехали из Парижа 13 февраля (к счастью, не в пятницу), в вагоне было 13 человек, и после долгих поисков в Бордо они нашли квартиру для Шарля и Алисы в доме номер 13 по улице Сен-Мор (Гюго снял жилье в доме номер 37 по улице Курс). «Алиса заметила, что число 13 нас преследует». Утром они позавтракали в ресторане «Байонна». Им принесли счет на 13 франков 15 сантимов.

В два часа Гюго ушел на заседание Национального собрания, которое проводили в Большом театре Бордо. Наверху устроили галерею для народа. Сцена за президентом оставалась пустой.

В конце заседания Гюго надел кепи и, выйдя на площадь, увидел там огромную толпу{1285}. «Пока люди воодушевленно кричали „Да здравствует республика!“, из здания выходили члены Национального собрания с каменными лицами, кипя от негодования. Не снимая шляп, они шли в толпе, где люди стояли с непокрытыми головами. Многие сняли кепи и размахивали ими, приветствуя меня».

В здании продолжались дебаты; они окончились, как и следовало ожидать. Адольф Тьер договорился об унизительном мире с Бисмарком. Франция теряла Эльзас и часть Лотарингии; на стране повис крупнейший национальный долг в истории: репарации в размере пяти миллиардов франков, которые нужно было выплатить к сентябрю 1875 года. 1 марта 1871 года, после того как не удалось объединить левых представителей, выбравших его своим лидером, Гюго произнес речь. То была его первая парламентская речь за два десятилетия. Он изрекал мрачные пророчества. В сборнике «Поступки и речи» приводится ее название: «Война в настоящем и мир в будущем». У Гюго еще оставались в запасе сюрпризы.

«Если подпишут этот безжалостный мирный договор, Европа никогда не сможет спать спокойно. Начнется огромная мировая бессонница. (Волнение в зале.) Отныне все будут бояться двух европейских народов: один – потому что он одержал победу, второй – потому что он побежден».

Один из тех, кто аплодировал этой речи, был молодой мэр, обнимавший Гюго по его возвращении в Париж. В 1919 году Жорж Клемансо председательствовал на другой мирной конференции и, с непримиримостью «побежденного» 1870 года, помог проложить путь Адольфу Гитлеру.

Вначале речь Гюго, несмотря на свои противоречия, воспринималась как вполне приемлемый вклад в дебаты. Далее он внес свое предложение по выходу из кризиса; для него характерно сочетание империализма, интернационализма и откровенной, почти черчиллевской, дерзости: «Франция вернет Эльзас и Лотарингию. (Возгласы: «Правильно! Правильно!») Все ли это? Нет!.. Трир, Майнц, Кельн, Кобленц, весь левый берег Рейна». Казалось, над залом витает дух Наполеона I. Вскоре выяснилось, что Гюго таким образом решил пошутить. Соль анекдота заключалась в том, что затем Франция отдаст завоеванные города Германии при том условии, что границу ликвидируют и будет основана «континентальная федерация».

В своей поразительной речи, которая, судя по всему, сразу же выветрилась из голов тех, кто ее слушал, Гюго поднимает несколько сложных вопросов. Во-первых, в «Поступках и речах» содержится намек на то, что левые представители отказались объединиться под руководством Гюго в силу внутренних разногласий; но предлагать тотальную войну с врагом, который только что одержал быструю, сокрушительную и полную победу, – не обязательно означало размахивать флагом компромисса и примирения.