Техник–ас - Евгений Владимирович Панов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако показывать свою осведомлённость я не стал, а сделал вид, что это меня заинтересовало.
— Так устройте нам с ним встречу, Нойман, и тогда я может и подумаю.
— К сожалению пока это не представляется возможным, майор. Сын Сталина сейчас занят очень важной работой, от которой его лучше не отрывать, — выкрутился немец. Ну да, несмотря на всю любовь немцев к оккультизму, воскрешать умерших они так и не научились.
Всё же что ни говори, а медицина у немцев на высоком уровне. Через полтора месяца я довольно сносно мог ходить и голова почти не болела. Я часто задумывался о том, что же будет дальше. Можно было, конечно, попытаться бежать, но учитывая здешнюю охрану, это, скорее всего, закончится моей смертью. А значит ещё побарахтаемся, а там может Судьба подбросит удобный случай.
За мной пришли утром, до завтрака. В палату, где я находился, ворвались несколько солдат с эмблемами СС и, надев мне на руки наручники, затолкали меня в машину, завязали глаза и куда-то повезли. Ехали довольно долго. По моим прикидкам часа два точно. Наконец машина остановилась и меня буквально за шиворот вытащили наружу.
Похоже это был тюремный двор. Вокруг возвышались мрачные тёмно-серые стены, пахло сыростью и обречённостью. Где-то высоко, в узком квадрате едва не сходящихся стен виднелся лоскуток синего неба.
Меня заставили снять удобную мягкую больничную пижаму и, выдав полосатую робу, бросили в холодную сырую камеру. Что-то это мне напоминало. Сиживал я уже в подобной. Там так же не было окон и лишь свет тусклой лампочки под высоким потолком слегка рассеивал тьму. Даже запах был похожий.
Так как меня, что называется, изъяли до того, как принесли завтрак, то скоро я ощутил голод, который становился всё сильнее. Сколько времени прошло до того момента, как узкое окошко в двери лязгнуло и открылось я не знаю, но по ощущениям пара суток. В окошко просунули плошку с отвратительно пахнущим варевом. Мда, не отель «Ритц», но хоть что-то. Не чувствуя вкуса съел содержимое миски. Хорошо хоть тёплое, а то вряд ли у меня получилось бы влить ЭТО в себя.
Баланду выдавали не регулярно и вскоре я потерял счёт времени. От холода и сырости рана на бедре воспалилась и давала о себе знать постоянной дёргающей болью. За неимением лучшего я оторвал лоскут от робы и, смачивая его своей мочой, протирал рану. Странно, но меня никто никуда вы выводил. Не было ни допросов, ни пыток, ничего. Хотя, вероятнее всего, таким образом пытались меня банально сломать.
И вот однажды дверь в камеру с лязгом открылась.
— Aufstehen! Raus hier! (Встать! На выход!)
Меня провели в тюремный лазарет, где обработали рану, сделали какой-то укол и перевязали. Если до этого мне было уже откровенно пофигу на всё, то последние действия немцев заинтересовали. Потенциальным трупам раны не обрабатывают и перевязки не делают.
Затем был уже знакомый мне тюремный двор. А на улице то уже зима. Нет, не та, наша, со снегопадом и морозом, от которого уши сворачиваются, а вполне себе европейская зима с чуть заметным снежком. Это сколько же я тут времени провёл? Меня подсадили в закрытый фургон, бросили под ноги какую-то потрёпанную шинель советского образца и куда-то опять повезли.
Так я оказался в печально известном концлагере Заксенхаузен. В том самом, где совсем недавно погиб Яков Сталин. Вернее сказать не в самом лагере, а в лагерном отделении, расположенном в пригороде Берлина Штеглиц-Целендорф.
Определили меня в общий барак, в котором размещались советские военнопленные. Едва я вошёл, как со всех сторон на меня посыпались вопросы, кто я, откуда и как там на фронте. Однако сопровождавший меня капо[101] прикрикнул и все затихли. Строго тут у них.
Едва я разместился на жёстких деревянных нарах, покрытых тощим матрасом, как меня обступили заключённые. Пришлось рассказывать.
— Майор Копьёв. Лётчик. Был сбит, партизанил, попал в плен. Нет, как сейчас дела на фронте не знаю, меня сбили в начале июля 43-го года, но то, что фрицам там кисло, это точно.
Меня расспрашивали до тех пор, пока капо опять не прикрикнул. Все нехотя разошлись по нарам.
— Товарищ майор! — мой сосед говорил чуть слышным шёпотом, — Вы, если что надо, обращайтесь ко мне. Я вам всем чем могу помогу.
— Тебя как зовут? — так же шёпотом спросил я.
— Так это, Харитон я, Тарасевич моя фамилия. Рядовой. Я давно уже здесь, аж с 41-го года и всё здесь знаю.
— Спасибо, Харитон. Если что, то обращусь, — ох, не нравится мне этот мой соседушка. Говорит, что с 41-го здесь, а морда ни грамма не схуднувшая от местного питания.
Некоторое время спустя решил я посетить местный туалет. Уже на выходе услышал откуда-то сбоку из тёмного закутка шёпот. Похоже здесь все предпочитают так изъясняться.
— Товарищ майор! Ваш сосед провокатор. Он на немцев работает.
— Ты кто? — я остановился и сделал вид, что поправляю штаны.
— Я сержант Рябинин. Бортстрелок на «Ил-2». Я вас по Ленинграду знаю. Я в 15-ом штурмовом полку служил.
— Какое прозвище у командира третьей эскадрильи?
— Птица говорун. Вы сами его так прозвали. Ещё сказали, что это потому, что он отличается умом и сообразительностью.
— А что вы подарили мне на свадьбу?
— Так самовар, товарищ майор, — даже не видя собеседника я чувствовал, что он улыбался, — Я сам лично его надраивал до блеска и полировал потом бархоткой.
— Тебя как зовут, сержант?
— Так Илья. Ваш тёзка, стало быть.
— Спасибо тебе, тёзка. А этого гада я и сам уже раскусил.
Вот такая беседа состоялась у меня. На утро
