К своей звезде - Аркадий Пинчук

Она проснулась с бешеным сердцебиением, и заплакала от счастья, что все случившееся – всего лишь только сон.

9

Паша Голубов неплохо знал и теорию, и практику вертолетной авиации. Он понимал, что взлететь с такой загрузкой да еще в разреженном горном воздухе Ефимов не сможет. И когда вертолет, набрав максимальные обороты, начал валиться в пропасть, Пашка почувствовал леденящую душу тоску. «Ну, все», – сказал он про себя.

Тьма сомкнулась, как океанские волны над утопающим кораблем. Пашка ждал удара, взрыва, треска. Но из невидимой глубины ущелья неслись какие-то приглушенные, булькающие звуки двигателей. «Как из преисподней», – подумал Пашка и начал считать мгновения до удара. Он считал до десяти, до двадцати… И когда досчитал до ста, окончательно понял, что Ефимов не падает, а летит. И не просто летит, а уже набирает высоту, выгребаясь из опасной зоны.

– Ты слышишь, Коля, – спросил он стоящего за спиной борттехника, – они летят? Они летят, Баранчик! Летят!.. Ах, черт меня задери, последние секунды я им отсчитывал. А они летят. Понимаешь? Теперь – все! Долетят. Зря остались, надо было с ними. Дураки.

– Не надо, товарищ капитан, – в голосе Коли Барана прорезались повелительные нотки – так он еще никогда не позволял себе говорить с Пашей.

– Что не надо?

– Вы же сами приняли решение. И правильное, как видите. Там каждый килограмм мог стать решающим. Зачем опошлять…

– Не делай из меня героя, Баранчик. Я согласен, вертолет подняться с таким грузом не мог. Может, поэтому я и не захотел в нем лететь. А ты вообразил… Сели бы – и прямиком на тот свет. А тут, хоть темно и сыро, но шанс остается.

В вязкой темноте заскрипели под подошвами камни. Коля Баран не стал слушать Пашу. Ушел подальше. «Ишь, телок, характер показывает, – подумал Голубов, – взял и послал старшего товарища. Про себя, конечно, но послал. К Фенькиной маме. Потому как родился парень не где-нибудь, а в самой Баламутовке».

Эхо скал еще доносило оборванные всплески вертолетного клекота, но тишина диких гор уже начинала давить на перепонки. И когда затих последний, едва к ним пробившийся звук то ли пулеметной стрельбы, то ли перегруженных турбин вертолета, тишина сомкнулась и зазвенела в ушах на одной тревожной ноте.

Голубов почувствовал, как быстро остывает вспотевшая спина, как вдруг заныли от дикого напряжения плечи.

– Слышь, Баранчик, а ловко мы их загрузили! – крикнул он в темноту. Но Коля Баран не отозвался. И Голубов с тревогой метнулся туда, где только что слышался скрип щебенки – не сорвался бы дурачок в пропасть! Сделав несколько шагов, Паша споткнулся, выругался, присел на какой-то железный ящик – самому бы не загреметь. Снова подступило чувство радости за Ефимова, подступило спокойно и осмысленно, второй волной. Порадовался и за себя, что вовремя сообразил остаться здесь, хотя уже отчетливо стал понимать, в какую ловушку они угодили, а ну разразится буран…

Остро захотелось курить, и он вспомнил, что сигареты где-то в брошенной меховой куртке. Там и зажигалка, и фонарик. Пока светила фара ефимовского вертолета, фонарик был ни к чему, да и курить некогда было. А вот теперь – захотелось. Теперь в самый раз.

– Слышь, Баранчик, ты где? И почему молчишь? Я потерял ориентировку.

– Здесь я, – как-то тихо и надтреснуто ответил техник. Паша догадался, что Коля Баран плачет. Это худо. У мальчика не выдержали нервы. Первый раз в такой передряге. Пока работали, как сумасшедшие, держался. А чуть расслабился, и нервишки пошли шалить. Увидеть сразу столько боли и крови и не дрогнуть, тут может выдержать только такой твердокожий, как он – Пашка Голубов.

И все-таки надо как-то налаживать жизнь. В кромешной тьме, в тишине, в холоде, но жить. «И, по возможности, хорошо».

– Фонарь есть?

– Потерял.

Паша сделал несколько шагов на голос и чуть не свалился на бедного Баранчика. «Такая каланча на такого шкета. Никакие косточки не выдержат». Сел рядом, обнял, потрепал как ребенку загривок.

– Задача номер один – костер.

– Засекут…

– Если «духи» поблизости, давно засекли. Ночью они не полезут. В таких скалах сам черт не рискнет. А без огня нам каюк. Ни тепла, ни света. Я добываю из баков керосин, ты собираешь тряпье, деревяшки. – Он нащупал у ног несколько острых камней и начал швырять их в разные стороны.

Глухое цоканье в темноте подтвердило наличие с правой стороны вертикальной скалы. Впереди, в нескольких метрах, разверзлась пустота – камешки улетели беззвучно. Даже тяжелый осколок гранита, прошелестев в воздухе, вдруг словно испарился. А слева сразу отозвался знакомый звук дюраля, стекла и стали.

– Вот и сориентировались.

В грузовом отсеке вертолета Паша стал на ощупь искать куртку, ударился обо что-то лбом, наткнулся на какой-то острый предмет, рваный металл, нащупал рукой на полу что-то липучее. И сразу догадался – кровь. Воображение нарисовало сюжет: будто он ранен и лежит в луже крови без всякой надежды на помощь… Представил, как испуганно вскрикнет Марианна, как подурнеет от горя ее лицо и покраснеют от слез великолепные доверчивые глаза, услышал траурные звуки оркестра, засмеялся и жестко прохрипел, сложив пальцы в фигу:

– Вот вам, выкусите! Такого подарка от Паши не дождетесь.

В конце концов он нащупал свою куртку и нашел в ней фонарик. Включил его и в первую очередь поднял с пола два автомата, проверил исправность, присоединил магазины с патронами. Один автомат отдал подошедшему на свет фонарика Коле Барану.

– Умеешь пользоваться?

– Умею. – Баран обиженно забросил оружие за спину.

– Возьми сумку. Запасные магазины к ней. И не снимай. Усек?

– Усек.

– Только без обид. С этой минуты назначаю себя начальником гарнизона. Конечно, это далеко не Баламутовка, но… Любой мой приказ – закон. Ясно?

– Так точно.

Битое стекло поблескивало в тусклом свете фонаря на каких-то войлочных подстилках, на окровавленных бинтах, на ранцах с боеприпасами.

– Это на топливо, – отбрасывал Паша к выходу всякую рвань, – а это прибережем на всякий пожарный, – говорил, бережно разбирая оружие, патроны, гранаты. Фонарик выдыхался и свет его становился все слабее. А за разбитыми иллюминаторами вертолета стоял такой плотный мрак, будто искореженную машину запеленали в черное суконное одеяло.

Не дожидаясь команды, Коля Баран попытался включить аварийный свет в грузовом отсеке, но электропитающая линия где-то была повреждена. Он вынул из плафона лампочку, сорвал свисающий с потолка пилотской кабины кабель и, попросив посветить, полез в аккумуляторный отсек.

Фонарик вдруг погас. Голубов выключил его и включил снова. Лампочка лишь на секунду откликнулась слабым накалом и тут же погасла окончательно. Чертыхнувшись, Паша сунул фонарик в карман и ощутил под пальцами зажигалку. Снова захотелось закурить. Несколько глубоких затяжек одурманивающе расслабили тело, но зато просветлили мозги. Он разом охватил все случившееся, представил отвесную километровую высоту, глушь и еще острее понял, в какую ловушку угодили они с Колей Бараном. «И заметьте, по собственной инициативе».

Звезды на небе не просматривались, вершины и хребты провалились во мрак. Значит, синоптики (научились, черти!) не ошиблись, в горах наверняка начиналась метель. К ним на уступ долетали пока лишь отдельные, самые легкие снежинки, тяжелые хлопья, видимо, проносились мимо. Пока не прояснится небо, пока поблизости не высадится десант, никто за ними прилететь не сможет. Ефимову после этого полета «предложат» отдохнуть (если долетит). Других просто не пустят. Разве что сам Шульга.

Сколько же они с Баранчиком сумеют продержаться? Сутки, двое? Воды – ни капли. Жратвы – тоже. Плюс холод собачий и эта дурацкая неизвестность.

– Давай-ка разведем костерчик, – сказал Паша. – Хоть махонький. Найдем сумку с инструментом и будем до аккумуляторов добираться. На-ка, вот, носилки. Тут жердь сломана, в огонь ее.

В левой руке Голубов держал газовую зажигалку, подсвечивая длинным языком пламени, а правой торопливо выбирал все пригодное для огня, все, что осталось от одежды раненых, потому что среди табельного имущества вертолета, кроме керосина в баках, другого пригодного для костра топлива почти не было.

Керосином заполнили цинковую коробку из-под патронов, пропитали в ней тряпье, обложили дощечками от какого-то ящика, кусками картона, щепками от сломанной жерди носилок, добавили несколько лохматых кусков черной резины от разлетевшегося в клочья колеса, и костер запылал с яростным треском, отхватив у ночи вполне приличный плацдарм. Нелепо смятая громада вертолета нависала над костром искореженной лопастью несущего винта, напоминая о разыгравшейся здесь трагедии.

– Несущий винт придется снять, – сказал Коля Баран. – Да и рулевой тоже. Горючее слить. Иначе не поднять его. Работы на день.