Земля зеленая - Андрей Упит

— Ты — бывалый возница, — сказал господин Пауль с упреком, — и не видел, какое кривое полено подсунул тебе Рутка. Позвал бы жену, она была бы умнее.

Осису эти слова — как удар палкой, но заслужил, спорить не приходится. Господин Пауль знал всех дивайских лошадей и возниц, больше ничего в жизни волости его не интересовало. «Калвиц в Силагайлях — вот это мужчина, умеет порядочный воз наложить, но умеет с умом и лошадь накормить. Глупец тот, кто хвастает силой коня, а не своим уменьем обращаться с животными. Вот как тот же Ванаг из Леяссмелтенов, — жеребцу только четвертый год пошел, но уже кляча клячей, жилы у передних ног растянуты, длинная шея скоро будет походить на журавлиную». О почтмейстере Бренфельде господин Пауль отозвался с большой неприязнью: тот каждый год по крайней мере пять лошадей калечит по осенним дорогам, а он, как член общества защиты животных, такого скверного обхождения допустить не может. В немецкой газете «Дюна цейтунг» даже печаталась статья об истязании лошадей на какой-то большой почтовой станции между Огре и Плявиняс.[58] К сожалению, слишком поздно узнал господин Пауль, что Ванаг из Бривиней со своим старшим батраком летом запрягли кобылу в дровни, иначе эта шутка имела бы другие последствия, тут пахнет не только статейкой в немецкой газете.

Осис пришел сюда не для того, чтобы слушать рассказы о лошадях других дивайцев, ему нужно исправить характер проклятого Лешего. Но об этом господин Пауль, по-видимому, меньше всего хотел говорить. Только после того, как угостил Осиса маленьким, величиной с наперсток, стаканчиком, наполненным желтым, сладким, но очень крепким напитком, поднялся и, покачав головой, сказал:

— Виновата не лошадь, а тот скот, который, выезживая ее, не сумел отучить от норова. Приведи его ко мне, и я ему этой же палкой отсчитаю пятнадцать ударов.

Он почесал свой второй подбородок, повел плечами и показал в окно.

— Видишь березу? Какова она? Кривая? Да, лопатку для плуга ты из нее еще смастеришь, но выпрямить — никогда! Так же и с твоей лошадью. В округах Эргли и Вестиене, где большие горы, каждая десятая лошадь с норовом. В таких случаях там поступают так: сделают из веревки петлю, накинут на шею норовистому коню, а другой конец подвяжут к передней подводе, и упрямец тащит свой воз, если не хочет задохнуться. Но чтобы хоть одну норовистую лошадь вылечили даже таким способом — этого я не слыхал. — Он минуту подумал и опять почесал подбородок. — Про цыган ты сам знаешь. Они разводят костер, нагревают сырой березовый прут и суют упрямцу под хвост, — такую пытку даже околевшая скотина не выдержит, куда уже норовистой. Но ведь и это средство не исправляет. — И, стараясь как-нибудь утешить совсем пригорюнившегося Осиса, спросил: — Не хочешь ли еще стаканчик?

Чем мог помочь такой стаканчик? Осис увидел две больших лужи от своих лаптей.

— Наследил я в вашей комнате, — сказал он огорченно.

— Ничего, — махнул рукой господин Пауль. — У тебя обувь такая, к которой все пристает. Мале придет с тряпкой и подотрет.

Он приказал той же Мале проводить гостя до ворот. Мале была из старинного рода стекольщиков, работавших на Стекольном заводе, но почему-то пожелала служить у господ. Она вышла с засученными рукавами, — голые руки до локтей перепачканы мукой, — сердитая, что из-за такого медведя должна прервать важную работу на кухне. Собак отогнала, по притворилась, что не замечает, когда этот латышский мужик, прощаясь, потянул вниз свою зимнюю заячью шапку, не ответила на приветствие. Стуча деревянными башмаками и подметая подолом ситцевой юбки снег, поспешила обратно в кухню, где на плите или в духовке что-то могло пригореть.

Осис волок в поводу свое несчастье, время от времени сердито дергая за спиной узду. Но негодяю Лешему по дороге домой как будто подменили ноги. Если хозяин шел по середине дороги, по вытоптанной лошадьми канавке, то конь быстро шагал за ним, наступая на пятки. Если Осис переходил на тропинку, вытоптанную возницами с краю дороги, то и Леший без понуканий перебирался туда же. Закоренелый негодяй, больше ничего!

Сигара Осиса давно потухла, но он вынул ее изо рта, только миновав Стекольный завод, когда из окон усадьбы Шарловы уже не могли увидеть. Во рту жгло, словно опалили, — хотел бросить эту чертову штуку в снег, но, подумав, оставил: пожалуй, перетерев, можно выкурить в трубке. Какую-нибудь нестоящую господин Пауль не дал бы. Осис слыхал, что такая сигара стоит чуть ли не десять копеек.

Со страшной ненавистью посмотрел на коня и процедил сквозь зубы:

— Этакая сволочь! Накалить бы тебе прут.

Злыми глазами покосился на него гнедой из-под гривы.

В лесном углу Силагайлей Анна обрела временный покой. Старый хозяин и хозяйка не интересовались тем, что происходит на половине испольщика. Усатый Иоргис пустомеля, но в общем добродушный, зла никому не желал. Батрак и батрачка, из юнкурцев, к судьбе крестницы Калвициене были равнодушны, а пожилые постояльцы зимой на двор и носа не высовывали.

Маленький Андр посещал училище, девятилетняя Марта работала у хозяев и домой являлась только ночевать. Сам Калвиц возил бревна из леса к домику Швейххеймера, где с Юрьева дня должен стать арендатором. Это был уживчивый человек, только над своей Дартой всегда подтрунивал. Да она и заслуживала этого: слишком уж спокойная, медлительная, неповоротливая, не очень чистоплотная, хотя и не такая дура, как в шутку отзывался о ней Калвиц. Вечно с нею случались всякие несчастья: каша пригорала, поленья из плиты вываливались на пол, ведро воды оставалось забытым у колодца. Почти каждое утро ходила с болтающимися оборками лаптей, завязывать догадывалась только тогда, когда сама или кто-нибудь другой наступал на концы и она чуть не падала.

Рассеянность и неряшливость Дарты были даже на руку Анне — часто возникала надобность помочь по хозяйству в доме, что-нибудь прибрать или закончить начатую работу. Крестная никогда ничего не приказывала и не запрещала, на крестницу не косилась, была равнодушной, но от этого равнодушия Анне иногда было больнее, чем от сердитых глаз и брани матери.

Вернувшийся из леса Калвиц, пока разувался, щепал лучину для очага, свивал веревки и ужинал, много говорил, рассказывая о разных случаях на работе, о последних новостях в волости. Но Анна стала чрезмерно подозрительной и пугливой, и в его торопливых рассказах порой ей слышались намеки, относящиеся к ней самой — она ни на минуту не могла забыть, где находится и что ее ждет. Калвиц болтал, развлекая ее, чтобы не чувствовала себя здесь обузой и не думала о своей предстоящей участи. Но разве она не понимала, что и этому доброму человеку было из-за нее неловко, — по утрам старался уехать в лес как можно раньше. Анна притворялась спящей, будто не слыхала, как он потихоньку обувался, потом осторожно открывал и закрывал двери, чтобы не разбудить ее.

Когда оставалась в доме вдвоем со старой бабушкой, становилось легче. Анна прибирала комнату, а старушка целый день сидела в своей кровати, поджав ноги. Ее язык ни на минуту не оставался в покое, она щебетала, как птичка, не обращая внимания, слушает ее кто-нибудь или нет, — казалось, только для того и говорит, чтобы самой ощущать, что еще жива. Анна не вслушивалась, по это щебетание ее развлекало; казалось, что ни один угол в комнате не остается пустым, все живет, и нет охоты прислушиваться к своим собственным тяжелым мыслям. Целыми днями находились в движении пальцы бабушки. Она вязала, вязала без устали, иногда сопровождая мелькание спиц в петельках серых ниток и цветного гаруса соответствующими рассуждениями и пояснениями. Вот хозяйский Иоргис играет на басовой трубе в оркестре Спруки, значит, варежки Иоргису надо украсить таким узором, который напоминал бы музыканту о его инструменте. Анне все же думалось, что бабушка никогда не видала духовой трубы, — узор, выведенный зеленым и желтым гарусом на варежках, скорее всего напоминал свирель из ольховой коры; на такой свирели Маленький Андр играл весной на пастбище Бривиней. Но разве не все равно? Иногда узор получался у вязальщицы такой замысловатый, что его невозможно было разгадать. Для обоих сыновей Светямура она вязала с неохотой, с воркотней, спускала петли и сердилась. Варежки для них вязались из бурой некрашеной шерсти. По мнению бабушки, Светямуры все равно не понимают красоты латышского узора. Серые крапинки в косых рядах означают, что эти пруссачьи выродки имеют грубую привычку всегда сморкаться в варежки. У бабушки свой собственный взгляд на вещи, даже Калвиц не мог изменить ее мнений и только пожимал плечами и покачивал головой.

Однажды она вытащила из-под кровати большую корзину. На самом дне ее был спрятан клубок белых ниток, тщательно завернутый от сверчков в тряпки; лежал он там с тех пор, как Марта была крошкой. Накинув первые петли, бабушка подозвала Анну.