Эгоист - Джордж Мередит

— Однако, дитя мое, не бесполезно было бы сообщить джентльмену, которому ты обещалась стать женой, на каком основании ты к нему переменилась, что вызвало твою внезапную антипатию?

— Я не могу этого сказать.

— Но сама ты хоть знаешь, в чем дело?

— Если бы знала, я постаралась бы преодолеть эту антипатию.

Доктор Мидлтон обратился к сэру Уилоби.

— Не кажется ли вам, сэр, что мы стали бы напрасно добиваться от этой особы анатомического обоснования ее каприза? У молодых девиц капризы подчас вырастают до чудовищных размеров, но, лишенные каких бы то ни было органов, артерий, мозга и соединительных тканей, они не поддаются ни скальпелю хирурга, ни микроскопу ученого. Ваше стремление докопаться до истины вполне естественно во влюбленном, который добивается соединить свою жизнь с представительницей этого безрассудного сословия. И чем меньше у него познаний относительно его сущности, с тем большей настойчивостью добивается он своей цели. В молодых особях сущность эта проявляется в капризах да необъяснимых порывах, — я бы их квалифицировал как некий духовный эквивалент истерики, но они все же — если, разумеется, не позволять им заходить слишком далеко, — не носят столь разрушительного характера. История знает немало примеров, когда предпринятая мужчиной контратака вносит прекрасный корректив. Тогда все возведенное девицею здание взлетает в воздух, и она падает к вашим ногам. Ха!

— Да, да, отец, вы вправе меня презирать. Я наказана за то, что считала себя выше других женщин, — сказала Клара.

— Так протяни же ему руку, дитя мое, поскольку он настаивает на формальном знаке вашего примирения. И, должен признаться, я его понимаю.

— Отец! Я ведь сказала, что я его… что я не могу…

— Боже милостивый! Но в чем дело? Что случилось? Объясни наконец словами!

— Ах, не сердись на свою Клару, отец! Я не могу сделаться его женой. Я не люблю его.

— Позволь тебе напомнить, что в свое время я был тобою извещен, что ты его любишь.

— Я сама тогда не понимала… Я еще не знала себя. Я желаю ему счастья.

— И отказываешь ему в том самом счастье, которого ему желаешь?

— Он не был бы счастлив, если бы женился на мне.

— Ах! — вырвалось у Уилоби.

— Ты слышала? Он не согласен с твоим пророчеством, Клара Мидлтон.

Она поднесла к груди стиснутые руки.

— Горе, горе нам обоим!

— Несчастная! Ведь ты ни в чем не можешь его упрекнуть!

— О да, я несчастная!

— Но ведь это вопль животного, попавшего в неволю!

— Да, отец.

— Итак, ты ощущаешь себя затравленным зверьком. И не можешь сказать ни слова?

— Против себя — сколько угодно. Против него — ни слова.

— О, великодушная! И вы хотите, чтобы я после этого от вас отказался? — вскричал Уилоби. — Ах, любовь моя, Клара, взвалите на меня любое условие, но только не это! На свете нет мужчины, который бы вынес такое, это свыше моих сил, клянусь!

— Продолжайте в том же духе, вы нашли верный тон, — сказал доктор, удаляясь.

Одним прыжком Уилоби очутился между ним и дверью.

— Просите вы за меня, сэр! Вы всемогущи. Она должна быть моей. Я сделаю ее счастливой, даже если бы мне пришлось погибнуть. Я не могу ее лишиться. Это невозможно! Лишиться вас, моя любовь? Но это значило бы отказаться от всех радостей, земных и небесных. Это значило бы отказаться от обладания прелестью, красотой, умом, всеми чарами женской души и обречь себя на прозябание в пустыне. Вы моя подруга, венец всего, что я называю своим. Клара, я не был бы мужчиной, если бы согласился отступиться от вас. Согласиться? Когда я так вас люблю! Я вас обожаю! Как могу я пойти на такую утрату?..

Глаза его мучительницы из-под опущенных век следили за каждым движением доктора Мидлтона. Тот шагал по комнате, все ближе и ближе подвигаясь к дверям.

— Вы меня ненавидите? — спросил Уилоби вполголоса.

— Я могу дойти и до этого! — пролепетала она.

— До ненависти к собственному мужу?

— Я не ручаюсь ни за что. — Коварная еще больше понизила голос.

— Ненависть? — воскликнул он громко, так, что доктору Мидлтону пришлось остановиться. — Ненависть к собственному мужу? К тому, кого вы поклялись любить и почитать до гроба? Нет, нет! Как только вы станете моей, всем тревогам придет конец. Ведь я знаю вас, знаю ваш истинный характер. Я изучил его и верю в него, верю в достоинства, унаследованные вами от предков, верю в ваше воспитание. Но даже если бы я не знал всего этого, ваши глаза были бы мне порукой. Скажу вам откровенно, Клара: я скорее согласен быть предметом вашей ненависти, нежели потерять вас совсем. Ибо, если я вас потеряю, мы окажемся с вами в разных мирах, и я останусь один в ледяной пустыне. А так, даже если вы меня возненавидите, мы все же будем вместе, вдвоем. Любой союз с вами предпочтительнее разрыва!

Клара слушала, критически взвешивая каждое его слово. И сами слова, и тон, каким он их произносил, звучали для нее непривычно. Понимая, что все это адресовано главным образом ее отцу, и что сэр Уилоби коварно играет на непритворном ужасе доктора Мидлтона перед «клятвопреступлением», Клара не выдержала всего этого лицемерия и имела неосторожность сказать, — правда, ледяным голосом:

— Так вы со мною никогда еще не говорили.

— Вот и отлично, прежде не говорил, а теперь говорит, — подытожил доктор Мидлтон. — И я требую, чтобы ты протянула ему руку, дабы скрепить ваш союз. Ты позволила ему пройти весь путь до конца и теперь, на этой конечной станции, должна либо присоединиться к нему, либо предъявить основательные доводы, в силу которых это невозможно.

Голова у нее шла кругом. Суровое бичевание, которому ее подверг отец, истощило ее силы еще до прихода Уилоби. Она не могла подобрать слов, чтобы объяснить причины, заставившие ее отвернуться от жениха. Те доводы, что приходили ей на ум, она тут же отвергала, понимая, что не успеет отец и рта раскрыть, как они разлетятся в прах. К тому же она поняла, что Уилоби готов прибегнуть к ее же оружию — жаловаться, бить себя в грудь и молить о пощаде. И если к ее услугам были слезы, то он располагал не менее красноречивым языком жестов. Вопль отвращения к навязываемому ей союзу вызвал бы у него ответный поток любовных излияний… Что же могла она сказать? Что он эгоист? Но разве такое объяснение убедительно? «Придумай, придумай что-нибудь!» — кричал ей стоголосый инстинкт отвращения, и будь она наедине с одним из них — с отцом или с Уилоби, — она придумала бы какой-нибудь убедительный довод и отвела бы несправедливые поклепы на ее сердце, виновное лишь в том, что оно не умело назвать подлинной и чрезвычайно существенной причины своего охлаждения. Но присутствие обоих рместе парализовало ее. Она заранее представляла себе реплики, какие каждый из них по очереди на нее обрушит. И меж тем как ее живой ум бескорыстно вооружал их аргументами против нее, он не мог подыскать ни одного веского довода в ее пользу. А то, что было у нее на сердце, она высказать не могла, ибо сердце ее пребывало в безнадежном разладе с умом. Сердце отчаянно билось, ум вел себя как посторонний наблюдатель, и когда бедное немотствующее сердце взывало о помощи, Клара мысленно отвечала ему воображаемыми доводами обоих своих оппонентов. Но совсем заглушить внутренний ропот ей не удавалось, и тогда она прибегала к самобичеванию: ведь это она затянула все дело, со дня на день откладывая объяснение с отцом из боязни показаться ему ветреной девчонкой. Она укоряла свое сердце в неискренности. Да и что она собою представляет, в самом деле? Кто ее любит? Разделавшись таким образом с сердцем, она довершила беду, беспощадно задержавшись на истинной причине, перетянувшей ее отца на сторону сэра Уилоби. А коли так, коли она не может уважать отца всей душой, значит, ей и в самом деле — грош цена!

Но тут же великодушие брало верх и побуждало рассудок выступить на защиту отца: Клара судорожно держалась за свое дочернее уважение к нему, чувствуя, что иначе потонет. Сама этому ужасаясь, она мысленно вторила Уилоби и посылала проклятия миру, где самые священные чувства подвергаются такому испытанию.

То, что она вторила этому человеку, было ужасно вдвойне — ведь это значило, что сама она ничуть не лучше его. Немного моложе, и только. Но года пройдут, и она уподобится ему во всем.

Ее никто не любит, а раз так, она никому не причинит боли, решив сдержать слово и сделаться его женой. Тогда как, нарушив слово, она нарушит закон чести. Ведь ее никто, никто не любит! Взять хотя бы любовь к ней ее отца. Отныне его покой — единственная цель ее жизни. Собственное счастье она похоронила и насыпала над ним могильный холм. Отцу здесь хорошо. Здесь он счастлив — зачем же вынуждать его покинуть эту обитель и лишать жалкой радости, которою он так дорожит?

На самом деле за дочерней преданностью скрывались лишь слабость, изнеможение в борьбе. Она явно колебалась и, бросив беглый взгляд на Уилоби, подумала, — так претила ей мысль принадлежать ему! — что ей, быть может, было бы легче смириться с этой мыслью, будь он не так хорош собою. Если б он был некрасив до безобразия, она могла бы со всей экзальтацией отвращения отречься от своей молодости и совершить этот прыжок в преисподнюю.