Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

на язычки пламени, они слабо и жалко бились в своём шалашике, никак не могли взять дерево. Но всё же помогли:

— Ау… бас… бас… там, — сквозь зубы выталкивал Иван мягким, больше не годным для человеческой речи языком, похожим на длинный розовый лепесток. Он мотал головой — то на окно, то на дверь. Глаза его были жёлтыми и пустыми. Он принялся колотить себя по голове.

Мари оцепенела от ужаса.

— Иван… Иван… — Бурмин надеялся, что хоть слабый, но свет и звуки собственного имени удержат Ивана на грани.

Мари тяжело дышала, борясь с тугой хваткой корсета.

— Он пытается что-то сказать, — попробовал успокоить её Бурмин, а сам уже приготовился к схватке.

Окрик из леса заставил вскинуться всех троих:

— Reste où tu es!

Иван тут же упал на четвереньки. Мари и Бурмин отпрянули к стене, прижались к ней спиной, затаили дыхание. Сердца обоих колотились так, что оба боялись, что это слышно. Иван сомкнул челюсти, тихо подошёл к окну. Зрачки его были ясны и спокойны, в них больше не было и проблеска человеческого сознания.

— Il y a quelqu’un là-bas, — засомневался голос снаружи.

Глаза Мари стали огромными:

— Это же не могут быть…

Бурмин слышал их запах: портупеи, шапки, ружья. Минимум поклажи. Авангард. Разведка.

— Это французы.

Он слышал кое-что ещё. Жизнь из тела, что лежало на полу, отлетела. Кожа остывала. Алёша был мёртв. Бурмин нашёл руку Мари, сжал. Почувствовал, как жар от ладони ударил вверх по руке. Мари, должно быть, почувствовала то же, она повернула к нему лицо, губы её приоткрылись. Бурмин смотрел в её глаза, понимая, что это мгновение, вероятно, будет помнить до самой своей смерти, вот только будет ли помнить хоть что-то? Душу сжала грусть. Было жаль покидать всё это. Но решение он принял. Другого выхода не было. По крайней мере, для него. Он должен был.

— Sent le feu, — заметил один. В свежем лесном воздухе горьковатый дымок был легко различим.

— Y a-t-il quelqu’un là-bas? — крикнул в сторону избы другой.

Иван прыгнул к Мари и Бурмину, почуяв, что сейчас случится. В глазах сверкнуло сознание. Он замотал головой, отчаянно пытаясь вытряхнуть из пасти человеческие звуки, слоги, слова. Бурмин прильнул губами к губам Мари.

— Нет! — крикнул, пятясь, Иван. — Нет!

— Qui est là? Montre-toi! — завопили снаружи, бряцая оружием, щёлкая затвором.

Бурмин, держась низко над полом, чтобы его не видели в окно, бросился к жалкому костерку, выхватил обломок ветки, принялся размахивать, пока обугленный кончик не налился оранжевым, не показался язычок. Сунул в руку Мари, сжал пальцы вокруг:

— Не дайте огню погаснуть.

— Но…

— Ваша коляска стоит позади. Они ещё не видят её. Но сейчас начнут окружать избу, и будет поздно.

Он поволок Мари к низкой дверце, что вела в обрушившийся чулан.

— Я не уйду без Алёши!

Для неё он был ещё жив. Бурмин глянул на запавшие виски мертвеца. На жалкое отчаянное лицо Мари. Духу ему не хватило:

— Я вас люблю. Вы знаете это. Клянусь своей любовью, что не покину Алёшу. Чего бы мне это ни стоило. Я верну его вам.

И вытолкнул Мари вон.

С ней исчезло пламя. А с ним — погасли все сомнения, колебания. Бурмин успел ощутить странное блаженство и миг спустя обрушился в мир, которого так боялся.

Иван с треском содрал с себя лохмотья, ощерился, одним скачком перемахнул через край окна. Крики и выстрелы ответили ему. Но, судя по ужасу воплей, вряд ли хоть один попал в цель, последовал мокрый хруст раздираемой плоти. Бурмин бросился было к окну, но ему показалось, будто голова врезалась в железный край, загудело в ушах, в глазах сверкнуло. Он завалился на пол, мелко трясясь. Тёмная воронка захватила ослабшее тело и одним оборотом отправила на дно.

Дворня Ивиных носилась по всему дому. Шаги сливались в неумолкающий гул, от которого нигде не было спасения. Переднюю уже замело иглами соломы, клоками сена, обрывками верёвок, и пёстрый сор этот стал плавно подниматься по лестнице, одолевая ступеньку за ступенькой незаметно, но верно.

Вещи словно несло и качало течение реки: из комнат, по лестнице — прямо в двери.

Красивый лакей Яков, облокотившись на перила и выставив зад, наблюдал за суетой с антресолей, как адмирал с мостика.

Укладывались.

Горничная девка Анфиса встала с лакеем рядом. Стала тоже глядеть вниз. Рука её, точно сама по себе, легла и обхватила зад лакея. Лакей и ухом не повёл.

Внизу качнулся, поплыл к дверям щегольской дамский дорожный сундук.

Анфиса прищурилась:

— Прошлый вечер ещё плясали. Вот и доплясались.

Сундук боднул о косяк.

Анфиса не выдержала:

— Боком разверни! Дубина!

Мужики исправили курс. Сундук уплыл.

— Барыня-то тогда — только утром прибежала. Вся трёпаная, — как бы невзначай сообщила горничная, — от туфель одни ошмётки.

Лакей холодно отстранился:

— У вас, гляжу, дел нет. Ступайте проверьте, как укладывают багаж её сиятельства.

Горничная надула губки. Но повиновалась.

Сам он направился в кухню. Нашёл