Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Дмитрий Николаевич Петров

И следующий раз наступал через час или через два, или через три. Свет в моей комнате никогда не выключался. Иногда я засыпала и спала урывками при этом свете. Мне почти ничего не снилось — так, только иногда мужские руки и торсы…

Я засыпала и уже заранее знала, от чего я проснусь. Меня пнут ногой и прикажут открыть рот. Или встать на карачках на полу. И я немедленно, суетясь, сделаю это. И под устремленными на меня презрительными взглядами буду взвизгивать как собачонка и жалобно подвывать. И сучить ногами…

Так продолжалось не знаю сколько времени. Много ли нужно, чтобы превратить приличную замужнюю даму в несчастную шлюху? Оказалось, что всего несколько часов…

Однажды, в какой-то из дней в соседней комнате послышались громкие голоса. Спустя еще минуту вошел Ахмед и завязал мне глаза черной повязкой.

— Не снимай, а то убью, — пригрозил он. Я поверила ему. Впрочем, я уже совершенно безучастно относилась к таким вещам. Что для меня была повязка после всего, что уже со мной сделали?

Я продолжала лежать на кровати с повязкой на глазах, и в этот момент в комнату вошли несколько человек. Я по шагам поняла, что их несколько.

Я поняла, что сейчас за меня опять возьмутся, и уже привычно задрожала. Эту дрожь я заметила у себя почти сразу после первых насилий. И больше всего стыдилась именно ее. Это была дрожь предвкушения… Предвкушения боли, стыда и под конец — позорного, оскорбленного наслаждения…

Этой дрожью я оскорбляла сама себя. Эта дрожь была как бы символом моего падения. Моей низости. Она показывала мне самой, кем я стала. Пусть под давлением обстоятельств, но все же.

Потому что меня принудили ко всему. Это так. Но никто не мог бы принудить меня к оргазмам… Это уж, как говорится, было моей собственной инициативой. Моим ответом на оскорбления, унижения и боль.

— Как она? — раздался вдруг надо мной мужской голос. Этот человек был мне незнаком. За последнее время я уже достаточно научилась различать голоса всех трех моих мучителей. Но этот голос был голосом постороннего человека.

— Она хорошо, — ответил старший и засмеялся при этом. — Она уже ко всему привыкла.

— Ладно, — произнес незнакомый голос, — уходите отсюда. Я сам ею займусь.

Про голос можно было сказать только, что этот человек был не кавказцем. Он говорил без всякого акцента. Послышался скрип ботинок, и мы остались с ним вдвоем.

Я, совершенно отупевшая от сношений и собственных бесчисленных вымученных оргазмов, лежала неподвижно. Мужчина сел на кровать рядом со мной. Потом погладил рукой по ягодицам:

— Девочка, — сказал он. — Бедная девочка. Как тебя замучили здесь. Ты вся дрожишь, — рука его при это продолжала гладить меня. Она переместилась с ягодиц на спину, прошлась по ней, потом дошла до шеи.

— Несчастная измученная девочка, — произнес опять ласковый сочувствующий голос. — Сколько тут тебе досталось от этих животных…

Он принялся гладить меня по волосам. Мне стало стыдно вдруг своего внешнего вида. Мои волосы давно не были мыты, не расчесаны. Они спутались и скатались за это время, пока я валялась по полу и на этой железной кровати.

Теперь незнакомец ласково гладил меня по голове и расправлял пальцами мои пряди.

В последний раз меня вот так гладил по голове мой отец. Но это было уже очень давно и отошло в далекие воспоминания детства. Как-то так получилось, что с тех пор больше никому не приходило в голову вот так ласково гладить меня по волосам…

Я лежала, замерев, ожидая подвоха в любой момент. Но он все не наступал. Вошедший мужчина говорил со мной снисходительно, но не грубо, и он не издевался надо мной.

В прежние времена я не простила бы никому снисходительного тона, но сейчас… Сейчас, когда я лежала, отупевшая и затраханая, дрожа, как испуганный маленький зверек, снисходительность — это было самое естественное, на что я могла рассчитывать.

— Мне очень жалко тебя, — продолжал мужчина, и его руки не уставали гладить мое тело. — Тебе так хочется тепла и участия. Тебе хочется, чтобы тебя кто-то согрел и приласкал. Скажи, тебе ведь этого хочется?

За последнее время я испытала столько боли, унижений и грубости, что каждое слово незнакомца западало мне в самую душу. К тому времени я вообще отвыкла, чтобы со мной разговаривали как с человеком. Меня только хватали грубыми руками, и от каждого прикосновения на моем теле оставались синяки.

— Скажи мне, — настаивал мягкий мужской голос. — Ты ведь устала от всего этого, да?

Вместо этого я заплакала. Сначала тихо, потом уже не могла сдержаться и зарыдала. Я лежала и сотрясалась от рыданий. Слезы текли из-под моей повязки на глазах и катились по щекам…

Я даже уже как-то успела забыть о том, что есть слова утешения, что есть слова ласки, что есть мягкие прикосновения. Теперь я плакала молча. Как много я могла ответить на вопросы, обращенные незнакомцем ко мне!

Я могла сказать ему, что я устала от всего этого, да, он прав. Могла сказать, что устала быть грязной, немытой, нечесанной. Что я чувствую себя мировой лоханкой для отбросов. Что мой рот превращен в помойное ведро, а мое женское лоно — в сортир для трех мужчин.

Что я устала от оплеух, от пощечин, от пинков ногой… Да мало ли что еще могла я ответить. Но я молчала и рыдала. Впрочем, он, без сомнения, все прекрасно знал о моем положении. Оно было достаточно очевидно.

— Успокойся, — тихо сказал он и, обняв меня рукой за талию, посадил на кровати. Он взял мою голову и положил себе на плечо.

— Хочешь сигарету? — спросил он меня и, не дожидаясь ответа, вставил сигарету мне в губы. Я обхватила ее, и мужчина поднес к другом концу огонь. Я почувствовала это по теплу у своего лица.

Я курила и молчала, а мужчина говорил. Он говорил какие-то обычные слова, слова жалости, но они трогали мое сердце.

Я не знала, кто этот человек. Я не видела его, но он был первым здесь, кто после долгого перерыва утешил меня. Как много бывает нужно человеку, и как мало бывает ему нужно!

Я сидела, прислонившись своим обнаженным телом к мужчине, и чувствовала, как меня затапливает благодарность к нему.

— Ты хочешь уйти отсюда? — вдруг спросил он меня. Я задрожала при этих словах еще сильнее. Но нет, я не должна была так поддаваться надежде!