Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

представлении значимость человека в его ранге, а коль ранга в тебе никакого — жди, когда очередь дойдет».

Это — один урок, а второй… Спросил я у священника, на что он надеется, старухи-то скоро помрут — без работы останется. Он сказал так: «Старухи всегда будут. За молодыми мы не гонимся. Молодость опоры в боге не ищет, ищет старость». Значит, председатель колхоза думает о молодых, священник — о старых. Председателю нужны  р у к и, попу — д у ш а. Старики уже не работники, следовательно, и заботы председательской им не достается. А у попа профессия такая — душу утешать.

— Как такое случилось, Николай Федорович? Почему старость, а она равнозначна мудрости, перестали мы числить по разряду «производственных факторов»? Почему она стала вроде бы даже помехой в нашей жизни?

— Сказать, что бы помехой, нельзя. В нашем колхозе старики не забыты. Но в целом — да, согласен, такое явление в обществе наблюдается, от стариков норовим избавиться: обременительны.

Так вот пришли мы к обоюдному согласию, что сельский музей должен нести особую функцию, которую на утилитарном языке хозяйственников можно бы определить так: опосредованное воздействие стариков на производственную и нравственную жизнь села через их душевное состояние. Сельский музей для молодых — это источник информации о прошлом, для стариков же — осмысление прожитого, переживание гордости или раскаяния, размышления в сравнении настоящего с былым; это не столько рационального ума работа, сколько переживания растревоженной души, то есть формирование чувств. А коль так, то надо думать об особом устройстве и об особых формах работы сельского музея.

Новые городские по форме учреждения культуры на селе до́лжно наполнить иным содержанием. Хотя бы потому до́лжно, что границы (скажем так) действия их — небольшая округа, несколько деревень, и в силу этого они в полном смысле свои, очень близкие, это как бы семейные архивы, собранные в одном месте. Вот, скажем, в год сорокалетия Победы в нашем районе положили начало особой картинной галерее, художники написали тридцать живописных полотен под девизом «Возрожденная великолукская земля». Работа будет продолжена, новые пейзажи, портреты, жанровые сцены будут пополнять это уникальное собрание. И что же получится в итоге? Художественная летопись, своеобразный художественный музей, рассказывающий о нас же самих, о наших трудах и заботах, о том, как мы жили и что творили на земле. Да ведь и городские учреждения стремятся к тому же рассказу о  с в о е м  городе. Вот, к примеру. Старая Русса: основу картинной галереи составляет наследство художника Сварога, местного уроженца, а музей Достоевского тем более гордость только этого города. Но в селе, повторяю, локальность еще большая, назначение конкретнее, стало быть, и общепринятые формы работы нельзя копировать слепо. Надо думать и думать. А вот насчет «думалки» у нас и туговато, своим умом шевелить неохота, куда как просто перенять да перенести — тут-то и грозит профанация…

…Вторым гостем был московский писатель Алексей Яковлевич Очкин, которого пригласили на читательскую конференцию. Он человек удивительной судьбы, на войну пошел (приписал себе годы) в пятнадцать лет, героически сражался в Сталинграде, повторил в Курской битве подвиг Матросова, на его теле более двадцати ран. Но я хочу сказать о другом — о его чрезвычайной отзывчивости, по первой просьбе он едет в любую, самую отдаленную, деревню, мотив его действий прост и благороден: люди зовут — я еду, у него и намека нет на чванство и высокомерие столичного деятеля. А другого-то не дозовешься, не уломаешь, а соблаговолит осчастливить провинцию — такую цену заломит, ахнешь!

А вот другой факт: журналист борисоглебской районной газеты Ярославской области Анатолий Трешневиков прислал газетный репортаж о встречах московского писателя Анатолия Сергеевича Онегова с сельскими жителями. Процитирую начало репортажа:

«В ремонтной мастерской совхоза «Вощажниковский» писателю задали неожиданный вопрос:

— Скажите, на чем вы к нам приехали?..

— В вашу мастерскую я пришел пешком. А до совхоза доехал на автобусе, за двадцать копеек.

Мужчина, задавший вопрос, облегченно вздохнул:

— Что ж… Тогда с вами можно говорить.

Разговор был откровенным. Радовало искреннее желание людей знать, что же происходит сегодня с нашей землей, почему исчезают деревеньки, отчего крестьянин не становится хозяином, куда пропала романовская овца… Ошибочны представления, что у сельского жителя не болит душа за свою малую родину. Болит, ой как болит!.. И вот, «заполучив живого и настоящего» писателя, он вытягивает из него ответы на свои давно  н а б о л е в ш и е  вопросы…».

Что из всего этого следует? Очень многое. Разжевывать, думаю, нет нужды, но на одном «негативе» остановиться следует. Этот «негатив» — обособление, замыкание в группы, слои, если хотите, касты. Обособляется группа сельских управляющих, обособляется районное звено, обособляется творческая интеллигенция… Присмотритесь, вдумайтесь — и обнаружите, как сужается круг интересов, как мельчает мысль и хиреет чувство в группах, оторвавшихся от народной жизни, а следствие — вымученные произведения, надуманные решения, словесная трескотня, имитирующая деятельность…

Этот разговор имеет прямое отношение к теме новых культурных заведений в деревне. Именно они могли бы и должны бы стать местом  п о с т о я н н ы х  встреч с селянами, в частности, творческих работников. Дома культуры для таких встреч, как ни говорите, меньше подходят, там душит официальность, казенность, ибо сцена — это устройство для изречений, поучений, выступлений, ее назначение сходно с телеэкраном — работать в одну сторону, без обратной связи. Ныне нужнее беседа, спор, ибо и «заряжающему» необходима зарядка. Зарядка токами снизу: он оторвался от грешной земли. Потому-то и задал совхозный механизатор писателю вопрос, к а к  он к ним добрался. Ходишь ли ты, властитель дум, по земле или в шикарном лимузине к нам  я в л я е ш ь с я — от того и слушать тебя станем соответственно. Тут волей-неволей задумаешься над практикой творческих союзов — писателей, художников, композиторов и т. д., — увлечением так называемыми выездными бригадами. «Бригадный метод» хорош в экономике, но в воспитании — сомнительно. Помпезны, театральны, показушны многие эти «выезды в народ»: жизнь не познаешь, дум народных не уловишь, разве что себя показать. Эта метода — плод все той же имитации дела: треску много, результатов — ноль. Не потому ли некоторым оракулам от литературы надоел «патриархальный дед» в «деревенской» прозе? Они, похоже, озабочены, как и сельские хозяйственники, лишь  р а б о ч и м и  р у к а м и, а душой пусть попы занимаются. Я понимаю, почему наскучили литературные старики и старухи: авторы-то их по шаблону стругают, по лекалам кроят, по технологии шьют, а «штучно» не умеют. Так настоящий дед-то в том не повинен!

Не могу сказать, какие программы планируют сейчас социологи в исследовании «человеческого фактора». Наверно, всеобъемлющие, комплексные. Но какую «рыбу» выловит их комплексно закинутая на деревню сеть? Какая попадется? Скорее всего, так. При «выездах», как ни готовься, поиск в определенной мере остается слепым. Из истории земской статистики известно, что в селах были добровольные корреспонденты из