Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

ветви в похвальном стремлении крепить и крепить ствол? Мы, дети крестьянские, выученные управлять, уверовавшие в свою непогрешимость. Кто нам сказал, что песню, пляску, игру, действо надо удалять с улицы, с околицы, с игрища, с ярмарки и загонять под крышу, на сцену, мол, только там они — культура, а вне сцен — бескультурье? Кто велел ополчаться на кустарей-надомников, гнать с базаров бондарей и столяров, кружевниц и резчиков, самопрях и самотках, пимокатов и скорняков, приняв их «продукцию» за частный промысел и не разглядев души народной? Никто не говорил, и никто не велел, сами управляли. Сами — оценщики, сами и приговорщики. А суть-то наша — надувные шарики, помогавшие держаться на плаву.

Все это было на моей памяти, на моих глазах да и при моем участии. Как же легко мы упраздняли, запрещали, не позволяли, а если кто-нибудь из старых интеллигентов пробовал предостеречь от опрометчивости, тому прямо говорили: «Не морочьте нам головы старьем!» Теперь сами, войдя в возраст, кое-что поняв и усвоив, предостерегаем молодых от повторения наших ошибок, а они в ответ — то же, что и мы когда-то: «Кому он нужен, хлам веков?!» Круговорот горячности и мудрости, заблуждений и отрезвлений…

Однако пора бы и спохватиться: дерево с одной мутовкой перестанет расти и ствол начнет усыхать. Спохватились! Ударили в колокол громкого боя. Двинули на первый план «человеческий фактор». Но пока что это только лозунг, дела же идут туго, не всегда знаем, что делать и как делать.

15 декабря 1985 года

На исходе «борковского пятилетия», приобретя опыт «делания», я, пожалуй, возьмусь сказать, с кого надо начинать. Не оговорился, нет, именно «с кого», а не «с чего». С детей крестьянских, управляющих и готовящихся управлять деревней. Надо выпустить воздух из надувных шариков и заполнить их двумя наследствами: опытом народной жизни и накопленным человечеством богатством культуры. Для этого надо две вещи: у м е н и я  и  в к у с. Умения — это работа рук, вкус — работа души. Исходя из такой задачи и подумаем, ч т о  делать и  к а к  делать.

Управляющих ныне много, чрезвычайно много! По полсотне на 10—20 деревень, а деревни наши известно какие — малодворки, так вот получается такая арифметика: на 7—8 дворов один управляющий, да не простой, а дипломированный, специально на то выученный и не приглашенный, не нанятый, а присланный, назначенный приказом. Сила, как видим, нешуточная, она вооружена правилами и инструкциями, под ней не посамодельничаешь — живо в русло введет. Гордимся, очень гордимся мы созданным за какие-нибудь 15—20 лет особым корпусом управляющих! Как же: сотни тысяч специалистов на деревне! Для того чтобы по-новому, на научной основе, вести производство. Да, их готовили технологами, организаторами, но почему-то не взяли в толк, что производство — это люди и, следовательно, двухмиллионный корпус, переделывая хозяйство, переделает прежде всего людей. Знанию технологий их научили, знанию человека — нет. Вот тут-то и надо бы преподать и внушить, что деревню, коей ты собираешься управлять, надобно знать, ведь она имеет тысячелетнюю историю, свой образ жизни, в котором есть ценности, отобранные и передаваемые от поколения к поколению, пренебречь которыми опасно, ведь мотором-то будет управлять не робот, а живая душа. Ну и далее, если собираешься, если призван, меняя технологию, менять духовный мир (не понимать этого — значит не знать своего дела), то овладей хотя бы минимумом общечеловеческой культуры, воспитай себя, выработай вкус, научись отличать культуру от бескультурья.

Но вся наша система обучения и воспитания управляющих основана на одном камне — обучении, второй же — воспитание — очерчен расплывчатыми общими фразами, не имеет четкой, разумно продуманной и организованной программы, столь же обязательно формирующей чувства, сколь обязательно усвоение технологических знаний. Я был свидетелем всей истории создания управленческого корпуса в деревне и могу судить о нем не из вторых рук. Меня поражала убогость духовного мира этого нового отряда сельских интеллигентов. Он-то теперь и управляет деревней, не понимая и не принимая обычаев, традиций, мировоззрения сельского жителя, с одной стороны, и не владея основами подлинной культуры, с другой стороны. И наконец, с третьей стороны — он неумеха, не владеет никаким мастерством, чурается физического труда, не умеет сделать своими руками многое из того, что умеет крестьянин. Он — то же дерево с одной верхушечной веткой. Судите сами, легко ли теперь сделать духовную жизнь деревни богатой: возродить полезное из забытого и привнести новое из высокого искусства! Притом не забудем еще одно, весьма и весьма существенное обстоятельство: корпус технологов-управляющих — ныне самый привилегированный на селе. И привилегии эти определены свыше, как приложение к должности, но не как следствие, вытекающее из результатов деятельности. Так что исток ответа на вопрос, что и как делать, лежит здесь — в привилегиях: за лучшую деятельность лучшее вознаграждение понудит управляющего к непрестанному самосовершенствованию, самовоспитанию, а уж  в о с п и т а н н ы й (а не только обученный) руководитель сумеет изменить и нравственную атмосферу.

На сплоченную стену «посредственностей» как на серьезнейшее препятствие мы и наткнулись в своей попытке придать культурной работе в деревне более высокое содержание. «Посредственность» — явление социальное, и при выдвинутом партией курсе на ускорение социально-экономического развития общества очень важно рассмотреть его повнимательнее.

17 декабря 1985 года

В обиходе литературной критики появился термин «серая литература». На только что состоявшемся VI съезде писателей России немало говорили о «серости» продукции литературного цеха. Там своя специфика, и хотя «серость» и «посредственность» — явления одного порядка, все же, я думаю, второе точнее определяет положение в сельском цехе.

Посредственность — это неглубокие знания, неразвитый вкус и минимум умелости. Это — вялый, без поиска, без горения, без  п р е д е л ь н о г о  с т р е м л е н и я  стиль работы. Это — особая форма взаимоотношений, характеризующаяся нетерпимостью к беспокойным, неприятием критики снизу, неумением выслушать совет и воздействовать убеждением, расчетом только на приказание и послушание, наконец, завистью и недоброжелательством, беспринципностью и угодничеством. В итоге — должность не по плечу, приноравливание дела к своим силам, снижение цели до своего «потолка».

Откуда она берется, как укореняется?

Начало посредственности — в общеобразовательной школе с ее принципом словесного обучения и воспитания, с процентоманией, с низким престижем учителя. Далее — вуз с его погоней за числом приема и выпуска, с оторванностью от живой жизни. Далее — не наем на работу, а назначение на должность, не испытание пригодности, а приказ согласно диплому. Отбор способностей — вот что выпало из системы подготовки кадров. И естественным завершением такого порядка является законодательная защита посредственной работы: ни по одной статье КЗоТа нельзя уволить работника, если он на «тройку» тянет. Изготовленные по плану и защищенные приказом «троечники» сплачиваются, утверждают стиль и атмосферу, приноравливая к своей колодке любую идею, выталкивая, как инородное тело, любой талант.

Курс на