Тысяча Сынов - Грэм Макнилл

Амон проплыл дальше, к командующему этим кораблем — убийце с глазами цвета стали в золотых доспехах, стоявшему на приподнятом помосте. Внизу выстроился отряд воинов в такой же броне.

— Совет Никеи?! — воскликнул Амон. — Они по праву назвали нас колдунами?

— Боюсь, у них были для этого все основания, хотя я только сейчас начинаю это понимать.

— И из-за этого мы обречены на страдания?

Магнус кивнул и сквозь металлическую оболочку корабля снова выплыл в бурные потоки Великого Океана. Амон не отставал от него, и оба странника вернулись на Просперо. Открыв глаза и увидев знакомые виды Тизки, оба перевели дыхание.

— И Легион ничего не знает об этом? — спросил Амон.

— Ничего, — подтвердил Магнус. — Я набросил пелену на Просперо. Никто не может сквозь нее ничего увидеть, даже Корвиды. Пришло время Тысяче Сынов узнать, что значит быть слепым.

— Итак, наше наказание приближается, — сказал Амон. — Что произойдет, когда кара нас постигнет?

— Ты слишком добр, друг мой, — ответил Магнус. — Это мое наказание.

— Но оно падет и на нас всех, — заметил Амон. — Я еще раз спрашиваю: что будет, когда они доберутся до планеты?

— Ничего. Мы ничего не можем сделать.

— Всегда можно что-то сделать. Мы можем их уничтожить раньше, чем они подойдут к планете, — прошипел Амон, сжимая руку Магнуса.

Магнус покачал головой:

— Дело не в том, можем мы защитить себя или нет. Конечно можем. Дело в том, должны ли мы это делать.

— А почему нет?! — воскликнул Амон. — Мы Тысяча Сынов, и для нас нет ничего невозможного. Для нас нет потайных троп и скрытых судеб. Прикажи Корвидам заглянуть за пелену будущего. Павониды и Рапторы могут увеличить силы наших воинов, а Пирриды будут жечь наших врагов, и Атенейцы прочтут мысли их командиров.

Магнус, слыша в словах Амона лишь страстное желание нанести упреждающий удар, едва не впал в отчаяние.

— Неужели ты не слышал, что я сказал?! — вскричал он. — Я не стану драться, потому что именно этого ждут те, кто мной манипулировал с самого первого моего дня на Просперо. Они хотят, чтобы я с оружием в руках восстал против своей участи и тем самым подтвердил все, что говорят наши противники.

Амон отсутствующим взглядом смотрел вдаль, на Тизку, и по его щекам текли горькие слезы утраты.

— До твоего появления на Просперо я часто видел один и тот же кошмар, — сказал он. — Мне снилось, что все, что мне дорого, было разрушено и уничтожено. Это видение преследовало меня долгие годы, но, когда ты упал в наш мир яркой кометой, кошмары прекратились. Я больше никогда не видел этого сна и убедил себя, что это был лишь всплеск атавистической памяти из Древней Ночи. Но теперь я знаю, что это не так. Все, что мне дорого, будет разрушено.

Магнус повернулся к Амону.

— Несмотря на все, что я сделал, моя судьба в моих руках, — сказал он. — Я верный сын Императора и никогда ему не изменю. Я и так уже разбил его сердце и уничтожил величайшее творение. Я приму свою судьбу, и, хотя история может заклеймить нас предателями, мы будем знать истину. Мы будем знать, что остались верными до самого конца, потому что покорились своей судьбе.

Гвардейский капитан подошел к друзьям, и Лемюэль попытался мысленно проникнуть в его ауру и успокоить офицера. Его собственный испуг сильно осложнял задачу, но, прежде чем Лемюэль успел что-то предпринять, он понял, что аура капитана не сулит им никаких осложнений, а потускнела от глубокой печали.

Приглядевшись внимательнее, Лемюэль узнал широкоплечего гвардейца в тщательно отглаженном мундире с золотым шитьем.

В этот момент капитан снял шлем, и надежда Лемюэля на благополучный исход значительно окрепла.

— Капитан Витара? — произнес он.

— Да, мастер Гамон, — ответил Сохем Витара, капитан пятнадцатого пехотного полка Просперианской гвардии. — Я надеялся, что успею поговорить с вами до отъезда.

— До отъезда? — переспросил Лемюэль, удивленный, что их еще не заковали в наручники, чтобы вернуть в Тизку.

В лихтере уже закрывали грузовой люк, и через несколько мгновений судно должно было подняться в воздух.

— Да, я чуть не упустил вас, поскольку ваших имен не было ни в одном из путевых листов.

— Верно, — виновато улыбнулся Лемюэль. — Их там и не должно было быть.

— Но я рад, что все-таки вас нашел.

— Но почему? — спросила Камилла. — В чем дело?

Молодой человек смущенно пожал плечами, не в силах подобрать подходящего объяснения, а потом выпалил все одной торопливой тирадой:

— Я не знаю точно, что произошло с Каллистой, но совершенно уверен, что она не хотела здесь оставаться.

Лемюэлю с большим трудом удалось сохранить спокойствие перед лицом столь очевидного расстройства.

— Она хочет, чтобы вы увезли ее отсюда, — закончил капитан Витара.

Лемюэль и Камилла тревожно переглянулись.

— С этим могут возникнуть трудности, — осторожно заметил Лемюэль.

— Я понимаю, что все это кажется бессмысленным, — продолжил Витара, — но она сказала, что хотела бы покинуть Просперо вместе со своими друзьями.

— Она тебе так и сказала? — спросила Камилла, тщательно проговаривая каждое слово, чтобы исключить недопонимание. — После своей смерти?

Весь облик Витары свидетельствовал о его крайнем смущении и нерешительности.

— Я думаю, что это было именно так, — ответил он. — Видите ли, вчера вечером я грезил о Каллисте. Она сидела рядом со мной в парке Фиоренто, и мы любовались закатом над озером. Мы не разговаривали, а просто сидели обнявшись. Когда на следующее утро меня разбудил сигнал побудки, рядом с кроватью была записка, в которой говорилось, что я должен быть на посадочной площадке точно в это время. Я не помню, чтобы писал ее, хотя почерк определенно мой. Но слова, вероятно, принадлежат Каллисте. Она хотела, чтобы я пришел сюда и передал вам вот это.

Витара взял из рук одного из своих солдат бледно-голубую вазу и протянул ее Лемюэлю. Это был простой керамический сосуд, наподобие урн, в которых хранится пепел дорогих людей.

Лемюэль принял урну и грустно улыбнулся:

— Знаешь, мне кажется, что ты абсолютно прав. Каллиста действительно приходила к тебе прошлой ночью, и я, как ее друг, обязательно выполню ее волю.

— Ты считаешь, все это так и было?

— Да, — заверил его Лемюэль, чувствуя, как светлеет его печаль. — Я в этом уверен.

Витара отдал честь:

— Благодарю тебя, мастер Гамон. Я буду скучать по Калли, но, если она этого хочет, я не имею права противиться ее воле.

— Ты благородный человек, — сказала Камилла и, шагнув вперед, запечатлела на щеке капитана легкий поцелуй. — Я понимаю, почему Калли полюбила тебя.