Любовь властелина - Альбер Коэн

Когда я была маленькая, каждый раз, приезжая к нам в Шампель, он тайком набивал ящик моего стола шоколадными медальками, которые были такие вкусные, особенно зимой, я клала их на батарею, и они делались мягкими. Давеча он приехал навестить меня в Колоньи. Ну и вот, когда он уехал, я открыла ящик и обнаружила в нем такие же шоколадные медальки!

Дорогой, внезапно мне вспомнились послеобеденные часы на палящем солнце в саду у тетушки. Лежа на террасе, я — худая девочка двенадцати лет — глядела на дрожащий от зноя воздух. В траве проходила кошка, осторожно ступая бархатными лапками, и рождалось чудо. Вымощенная камнями терраса превращалась в пустынную равнину, на которой высились скалистые массивы, огромные и ужасные, подобные чудовищным великанам, а трава вокруг становилась джунглями, откуда невероятно тихо выходил огромный тигр, поедатель маленьких девочек. Потом декорация сменялась, и появлялся целый маленький мир. Под водосточным желобом груженные пряностями каравеллы раздували паруса, устремляясь в многонаселенные шумные порты, располагающиеся возле шезлонга. И десятки миленьких лошадок, не больше блохи, но великолепно при этом сложенных, галопом скакали возле лейки.

А вот еще одно воспоминание той поры, когда мне было четырнадцать лет и дядюшка приехал в отпуск в Шампель, на ту виллу, где он сейчас живет, потому что ему ее завещала тетя. Однажды ночью я не могла заснуть, поскольку проголодалась, я пошла и разбудила его, чтобы он составил мне компанию, и мы украдкой пробрались на кухню, он в халате, я в пижаме, и приготовили наш тайный ужин, переговариваясь тихо-тихо, из страха, что услышит Тетьлери. Это было чудесно. Но вдруг я уронила тарелку, которая разбилась со страшным грохотом. Мы оба ужаснулись мысли, что тетя нас застанет. От ужаса я даже чуть-чуть вонзила ногти в щеки, а дядюшка Гри машинально погасил свет, хотя это нисколько бы нас не спасло, если бы Тетьлери проснулась. Я будто наяву вижу, как мы вдвоем тихонько подбираем осколки, которые дядя потом унес в свою комнату и спрятал в чемодан.

Теперь надо рассказать Вам о его машине. 1912 года рождения, ей требуется тридцать литров бензина на сто километров, она какой-то никому не известной марки, вероятно, ее конструктор не осмелился признать свое авторство или же, мучимый угрызениями совести, совершил самоубийство после того, как произвел на свет подобное детище. У этой жуткой развалюхи свои причуды. Иногда она начинает прыгать на месте, после чего едет зигзагами, вдруг резко останавливается и вновь начинает прыгать. Он не соглашается отделаться от нее и купить новую машину. Все из-за фамильной привязанности, ведь эту колымагу подарил ему его отец в начале века, когда он начал медицинскую практику. Да, характер у нее не сахар, говорит он, но я знаю, как к ней подойти, и вообще привык к ней.

Теперь об Эфрозине. Она служила кухаркой у моей тетушки, к которой испытывала истинную привязанность. После смерти сестры дядюшка счел своим долгом взять Эфрозину на работу. Когда он решил отправиться в Африку, она уехала жить к племянникам, а дядя Агриппа назначил ей ренту. В субботу он совершил оплошность: заехал справиться о ее здоровье. И она его упросила взять ее обратно на работу, плакалась, что племянники чинят ей обиды. Он сжалился над ней и согласился, а меня поставил перед свершившимся фактом. Позавчера Эфрозина прибыла на виллу в Шампель. Просто катастрофа. Этой ведьме больше семидесяти лет, и с возрастом она стала еще расчетливей. Служба ее продлилась недолго. Через два дня после прибытия она объявила, что устала, и слегла. Короче, с позавчерашнего дня она наслаждается жизнью, проводит время в постели, а мой бедный дядюшка за ней ухаживает. Я пока не смогла найти ему прислугу, но наняла вчера вечером хотя бы домработницу.

Еще на эту тему, и хватит. На протяжении долгих лет дядюшка одновременно пишет три манускрипта. Рукопись, которая называется "Вещи и люди старой Женевы", перевод "Энеиды" и книгу о жизни Кальвина. Последняя рукопись изрядно скучная. Когда он читал мне отрывки, я делала восхищенные глаза, и он был очень доволен.

Еще кое-что о нем. Время от времени он вставляет фразу по — английски, чаще всего, когда он смущен или стесняется; ему кажется, что он так заслоняется от чужих. Но это не только от смущения, а еще и от любви к Англии. Сказав несколько слов по-английски, он обретает уверенность в себе, они напоминают ему о его любимой стране. Все д'Обли всегда были англофилами. Например, в нашей семье существует традиция отправлять своих отпрысков в Англию, даже скорее в Шотландию, где религиозная жизнь протекает более интенсивно. Они проводили там один или два года и возвращались, иногда обручившись с юной леди, навсегда влюбленные в Англию и в ее газоны. Эту англофилию разделяют все женевские патриции, которые ощущают большее родство с Соединенным Королевством, чем с остальными швейцарскими кантонами. Кстати, и мой дядя никогда не называл себя швейцарцем, только женевцем. Ну вот, теперь Вы его знаете. Любите его, пожалуйста.

Я долго думала о Вас сегодня утром, когда проснулась, в кровати, даже слишком много думала. Надеюсь, Вы не понимаете, что это означает. Но потом я стала думать только о Ваших глазах. Они иногда такие плывущие, отсутствующие, я это обожаю. А иногда они детские, радостные — я тоже их люблю такие. Иногда они ледяные, строгие, это ужасно, но я их все равно обожаю. Завтра я приобрету расписание поездов, чтобы следить за Вашим передвижением в субботу. Так, сейчас он в Дижоне, теперь в Бурге, а теперь уже в Бельгарде, шикарно! Darling, please do take care of yourself. He курите слишком много. He больше двадцати в день. Любимый, покидаю Вас, потому что уже без десяти девять. Бегу в сад и Вас люблю!

Ну, вот я и вернулась. Я смотрела на Полярную звезду с без десяти девять до десяти минут десятого, откинув голову назад, так что заболел затылок. Борясь с головокружением и неустанно всматриваясь в это далекое мерцание, наше небесное свидание, выискивая на нем отпечаток Вашего взгляда. То, что я побежала без десяти девять, и то, что я смотрела на звезду целых двадцать минут, произошло потому, что я хотела обезопасить себя на случай, если Ваши часы спешат или отстают, и есть риск Вас пропустить. Я правильно сделала, кстати, потому что только в девять часов четыре минуты я почувствовала Ваше присутствие и наши взгляды встретились в вышине. Спасибо, любимый. Но поставьте Ваши часы поточнее, пожалуйста, они, скорее всего, опаздывают на четыре минуты.

Маленькие голубые жемчужины я хочу вышить в форме венчика цветка незабудки, Вам не надо напоминать, что его девиз — не забудь меня. Было непросто вышить его так, чтобы не порвать бумагу, хотя я использовала очень тонкую иголку. Странно, еще несколько недель назад я даже не была с Вами знакома, и вот теперь, поскольку наши уста соединились однажды, Вы единственное живое существо, которое имеет для меня значение. Вот это тайна.

Вчера вечером я долго стояла перед зеркалом, чтобы представить, какой Вы увидите меня послезавтра. Послезавтра у меня много дел. Надо пораньше встать.

Вот вновь я берусь за перо. В какой-то момент я подошла к окну, чтобы послушать молчание ночи в саду, пронизанном мерцанием светлячков. Дальше, в благородной части Колоньи, влюбленная кошечка безутешно призывала друга, поскольку его хозяева, Красношляппы, ожидают, чтобы ее пламя было отдано коту-производителю Саразенов, чистенькому и ухоженному, которому можно доверять во всех отношениях, но, как назло, сейчас его отправили на брачный период к кошечке д'Обиньи.

Я отдаю себе отчет в том, что все мои писания предназначены специально для того, чтобы показаться Вам умной и очаровательной, чтобы понравиться. Бедная я, мне так себя жалко. Что делать, что делать, лишь бы Вы меня любили. И Вы тоже пожалейте меня, я отдаю себя на Вашу милость. Я слишком много пишу Вам, я слишком люблю Вас, я слишком часто говорю Вам об этом. И плюс ко всему, я испытываю невероятную нежность, когда ты доверчиво прижимаешься ко мне во сне. И тогда я говорю тебе moi dorogoi, moi zolotoi. О, любовь моя, если бы ты знал, как я люблю тебя! Когда я сходила с ума от горя, что ничего о тебе не знаю, я назначила себе дату, после которой покончу с собой, приняв две упаковки снотворных и вскрыв вены в ванной.

Ваша

Мой дорогой, любимый друг, я только что перечитала это письмо. То, что я так много Вам написала о своем дядюшке, так это потому, что до этого говорила Вам достаточно много плохого о старухе Дэм. И теперь я надеюсь, что Вы поймете, сравнив ее с моим дядюшкой, что она — полная противоположность настоящего христианина, что она — карикатура на настоящего христианина. Настоящий христианин — это мой дядя, он — сама доброта, сама чистота, сама бескорыстность, само благородство. Еще я Вам столько о нем говорила, чтобы Вы полюбили его и в этом великом христианине и великом женевце полюбили бы и оценили женевских протестантов, удивительный высоконравственный народ, все достоинства которого он так удачно воплощает. Да, он почти святой, как наверняка и Ваш дядя.