Любовь властелина - Альбер Коэн

— Вы абсолютно правы, — поклонился Волькмаар, решив сделать куртку на два сантиметра длиннее. — Честь имею, дорогая мадам.

Она не решилась вернуться в кондитерскую из-за опрокинутой чашки, вошла в кафе. Выпив чай, вздохнула, потому что на нее навалилась новая проблема. Поросенок ничего не записал. Он наверняка забудет все, что они сегодня решили. Мерзкий, бессовестный человек. Она попросила бумагу и ручку, записала все необходимые изменения. В постскриптуме добавила:

«Как мы и договорились, низ обоих пиджаков «Кембридж» должен быть слегка, совсем чуть-чуть, закруглен. Как бы прямой угол, сглаженный на вершине. Но я доверяюсь вам, если вы сочтете нужным сделать сильное закругление. В этом случае не обращайте внимания на приложенный рисунок».

Письмо может опоздать, если послать его по почте. Значит, смелее, надо передать его самой этому типу. Конечно, неприятно опять глядеть в маленькие глазки поросенка. Ну, а что же, смириться с поражением? Она влетела как ветер, сказала кутюрье, что приготовила маленькую записку, чтобы все окончательно прояснить, протянула листок и умчалась. На улице, почувствовав себя в безопасности, она скорчила школярскую гримасу, довольно противную, чтобы прогнать стыд, чтобы избавиться от страха и почувствовать, что все позади. Свой долг она выполнила. Дальше пусть этот тип сам выкручивается. У него есть записка.

Однако спустя час она уже стояла, склонившись над столом в здании почты на улице Станд и писала Волькмаару, что не нужно укорачивать два пиджака «Кембридж» и следует оставить их такой же длины, что и первоначальная модель.

«Четверг 23 августа, 9 часов вечера

Ариадна Вечнолюбимому, которого я люблю всем сердцем.

Возлюбленный мой, это письмо совершенно бесполезно, потому что Вы прочтете его, только приехав в «Ритц», куда я его отвезу завтра с утра. Но мне так хочется сделать что-то для Вас, побыть с Вами. Значит, оно получается небесполезным, потому что так я в некотором смысле послезавтра буду встречать Вас в «Ритце» и радоваться Вашему приезду. Я бы, конечно, хотела встретить Вас на вокзале, но знаю, что Вы этого не любите.

Я пишу Вам из своего владения, маленького павильона в глубине сада, за домом, им пользовался садовник предыдущих жильцов. Я сделала там мой павильон мечтаний, никто не имеет права туда заходить. Я покажу его Вам, надеюсь, он Вам понравится. Пол здесь вздулся и покрылся плесенью, потолок облупился, обои со стен отклеились и висят. Но я здесь чувствую себя прекрасно. Везде паутина, но я ее не убираю, потому что люблю пауков и не могу позволить себе разрушить их тончайшую работу. Еще здесь стоит моя любимая школьная парта, за которой я сейчас сижу и пишу Вам письмо. Я не знаю, правильно ли говорить «парта», может быть, следует сказать «письменный стол». Это такой наклоненный стол, совмещенный с лавкой со спинкой, и они при этом составляют одно целое, Вы представляете, о чем я говорю?

На этом столе я делала домашние задания, когда училась в школе, и со мной всегда была моя сестра Элиана. Две девочки в красных шлепанцах и в одинаковых платьицах. Безумный хохот, игры, переодевания на чердаке, ссоры, возмущенные речи, ты плохая девчонка, я с тобой не разговариваю, примирения, ты не сердишься, Элиана? Песня, которую я придумала и которую две малышки девяти и десяти лет, держась за руки, заунывно горланили по утрам на зимней скучной дороге, отправляясь в школу. Я уже, кажется, говорила Вам об этой песне. Ох, да в ней всего несколько слов, в общем-то. "Какой мороз ударил там!/ По ледяной дороге/ Бежим, бедняжки, но утрам,/ Хотя замерзли ноги."

Напротив стола стоит шкаф, я сделала из него святилище моей сестры. На верхней полке — ее фотографии, на которые я не могу смотреть, книги, которые она любила. Среди прочих — сборник поэм Тагора, мы с ней вместе очень внимательно их читали, маленькие любительницы мистики, четырнадцати и пятнадцати лет. В этом шкафу, я сейчас его открыла, на плечиках висит платье Элианы, самое красивое, которое я не осмелилась никому отдать и которое, может быть, до сих пор хранит запах прекрасного тела, прервавшего свой бег в самом начале пути.

Любимый, вчера вечером я читала книгу и внезапно заметила, что ничего не понимаю, что думаю о Вас. Любимый, я велела вновь покрасить маленькую гостиную и мою комнату. Завтра маляры положат последний слой краски. Может, я себя этим как-то обесцениваю в Ваших глазах, но я сделала это для Вас. Для Вас я еще купила персидский ковер, большой, настоящий ширазский, надеюсь, он Вам понравится. Он выдержан в зеленых, розовых и золотых тонах, очнь нежные оттенки.

Любимый, одежда, которую я заказала, внушает мне беспокойство. Я не знаю, понравятся ли Вам те наряды, что кажутся мне удачными, а ведь есть еще и те, которые, я заранее уже знаю, никуда не годятся, но я из трусости ничего не сказала кутюрье и сделала вид, что всем довольна. Понадобилось столько исправлений, что все заказы будут выполнены только в субботу, в день Вашего приезда. Положимся на милость Божью! Послушайте, любимый, если какие-то платья Вам не понравятся, нужно сказать мне об этом сразу же, совершенно честно, чтобы я их не надевала, но это все будет, когда я Вас увижу. Заранее спасибо.

Любимый, у меня болит щиколотка, потому что мне недавно пришлось опрометью бежать в телефонную кабину, чтобы спасти Вашу телеграмму, которую я там непростительно забыла. Но я не хочу, чтобы Вы думали, что я стала какой-то калекой. Так что, уточняю, щиколотка не опухла, и я не хромаю. Послезавтра все пройдет, и моя щиколотка будет в совершенном порядке.

Я отдаю себе отчет, что должна быть более женственной, должна скрывать свое желание Вам понравиться, и не нужно говорить Вам то и дело, что люблю Вас. По сути, я должна была прислать Вам совсем короткую телеграмму, что-то вроде «договорились 25 августа», и ничего более, или еще лучше: «25 августа не смогу». Если бы я была настоящей женщиной, я не отправила бы Вам это письмо, Вам, не нашедшему даже времени мне написать. Но я не женщина, я неловкий ребенок, притворяющийся женщиной, твой ребенок, который любит тебя. И я, как ты видишь, никогда не сказала бы тебе в телеграмме, что у меня нет времени написать тебе.

Теперь я хочу сказать Вам, что я делала вчера и сегодня. В среду после обеда, после поездки к кутюрье, я поехала в Жюсси навестить фермеров, очень славных людей, с которыми давно дружу. Я хотела с ними поздороваться, но еще хотела, чтобы они отвезли меня в поле, где пасется их корова Ночка, с которой я тоже знакома с детства. Они позволили мне, и я взяла большую палку. Уу, Ночка! Спустя некоторое время, когда я нагнулась, чтобы сорвать гриб дождевик, я поймала себя на том, что про себя шепчу два слова: любовь моя. Мы с Ночкой гуляли до семи часов.

Вернулась домой я в восемь часов вечера. Без пяти девять побежала в сад, чтобы посмотреть на Полярную звезду. Надеюсь, Вы были на месте. Я, кажется, это почувствовала. Потом я пошла прогуляться в лесок. Вернулась довольно поздно. В постели я перечитывала Ваши телеграммы, но немного, чтобы они не потеряли своей прелести. Потом я смотрела на Вашу фотографию, постепенно, не слишком долго. Я тоже ее экономлю, дабы она не потеряла своей силы. Я положила ее под подушку, чтобы спать с ней. Но испугалась, что она помнется, и вынула ее. Я положила ее на столик у изголовья, чтобы увидеть сразу, как только проснусь. В половине двенадцатого мне захотелось спать, но я старалась не закрывать глаза до полуночи, чтобы уже наступила пятница и остался всего один день до Вашего приезда.

А вот что я делала сегодня. Утром, после ванны, я долго загорала на солнышке в саду у стены, думая о Вас, потому что была не слишком одета. Мое тело, такое же теплое, такое же тяжелое, такое же твердое и гладкое, как стена на солнце, ощущало пробегающие по нему легкие пальцы ветра, перебирающего пряди волос и ласкающего бедра, и оно уже не помнило, где оно само, а где стена. То, что я написала, несколько литературно, знаю. Что-то вроде эссе, довольно неудачного, но это — чтобы Вам понравиться. Бедная Ариадна, какая глубина падения. Потом я ушла из дома и побрела по городу куда глаза глядят. Остановилась около магазина для охотников, мой интерес привлекли в витрине упаковки «Spratts». Ужасно захотелось войти и купить эти печенья для собак, которые страшно манили меня в детстве, ведь наверняка они такие восхитительно твердые. Но я сдержалась, потому что Ваша возлюбленная не должна грызть собачье печенье. Затем, чуть подальше, я купила лакричные леденцы. Чтобы съесть их незаметно для окружающих, я остановилась за Машинным мостом. Они были невкусные, я все их бросила в Рону. Пересекая набережную Безансон-Хюг, я чуть не попала под машину, водитель обозвал меня идиоткой. Я сказала ему, что так не считаю.

Что я еще делала? Ах, ну да, писчебумажный котик, с которым я недавно познакомилась. Я зашла повидать его, потому что он очень милый и хорошо воспитанный. Поскольку мне показалось, что он ослаблен, я принесла ему пачку общеукрепляющих гранул, на базе печени и сушеной рыбы. Ему, по-моему, они понравились. Потом я пошла посмотреть на Вашу гостиницу, на окна Вашей квартиры. У меня появилось желание пообедать в ресторане Вашего отеля. Войдя, я чуть не упала, потому что споткнулась о ковер. Все было очень вкусно, я даже заказала два десерта. На протяжении всего обеда какой-то довольно красивый господин почти непрерывно смотрел на меня!