Керенский - Владимир Федюк

Поведение премьера возродило слухи о том, что он принимает какие-то сильнодействующие лекарства. Возможно, это было и так. Керенскому действительно было очень сложно — он впервые ощущал полное отсутствие поддержки. Тем не менее он судорожно цеплялся за ускользавшую власть. По мнению Милюкова, Керенским владела навязчивая идея любым способом дотянуть свое пребывание во главе правительства до открытия Учредительного собрания.

Все свои силы Керенский положил на то, чтобы уйти от любых новых конфликтов. В результате деятельность правительства оказалась полностью парализованной. Милюков вспоминал: "В своей вечной нерешительности, в постоянных колебаниях между воздействиями справа и слева Керенский постепенно дошел до состояния, в котором принять определенное решение стало для него истинным мучением. Он избегал инстинктивно этих мучительных минут, как мог".[386] Между тем время уходило, а вместе с ним из рук Временного правительства уходили и последние остатки реальной власти.

"ЧТО-ТО ГОТОВИТСЯ…"

Осенью 1917 года жители Петрограда передавали из уст в уста строки Козьмы Пруткова:

Есть бестолковица,Сон уж не тот.Что-то готовится,Кто-то идет.

Они так подходили к царившей в городе атмосфере, что многие считали их свежей эпиграммой, написанной на злобу дня. "Очень уж точно они передавали то ощущение тревоги, которая с утра нависала над полупустыми улицами. Шли они к переполненным (даже на крышах невесть откуда ехал неведомо чем озабоченный народ) трамваям. Шли они к проносившимся грузовикам: на них в одну сторону мчались какие-то беспогонные солдаты, в другую (а то и вслед за теми) — господа юнкера. Шли к неулыбающимся лицам красногвардейских патрулей. К тем же юнкерам, вышедшим на Большую Спасскую улицу (значит — "павлоны") — в нарочито чеканном строю с пением бодрого "Вещего Олега"".[387] Люди вставали и ложились спать с лихорадочным, болезненным ощущением грядущих уже в скорое время неприятностей.

3 сентября 1917 года было опубликовано правительственное постановление о созыве Временного Совета Российской республики. Этот орган, который Суханов иронически называл "плодом любви несчастной между Церетели и Набоковым", был составлен на основе представительства главнейших фракций Демократического совещания и пополнен делегатами от организаций и политических групп буржуазного толка. Совет республики должен был функционировать до созыва Учредительного собрания. Так как это намечалось на 20 ноября, то реально "предпарламенту" на все про все отводилось меньше шести недель.

Долго пришлось искать помещение, где разместились бы все 500 с лишним депутатов. В конечном счете выбор пал на все тот же Мариинский дворец, где весной заседало Временное правительство. Правда, из зала пришлось вынести кресла красного бархата и заполнить помещение рядами разномастных стульев — за этот счет была увеличена вместимость. Императорский герб, висевший над председательской трибуной, был задрапирован красным полотном. Плотный занавес скрыл и знаменитую картину Репина, изображавшую юбилейное заседание Государственного совета в присутствии Николая II.

Заседания "предпарламента" открылись в пять часов вечера 7 октября 1917 года. В тот день с утра лил беспросветный дождь и под стать этому было настроение собравшихся. Интересная деталь — за время революции все привыкли, что ни одно собрание не начинается в точно назначенный срок. Поэтому ко времени открытия работы Совета республики зал был полупустым — депутаты не спешили к положенному часу, полагая, что все равно вовремя не начнут.

Первым на трибуну взошел Керенский. Против ожидания, его речь была короткой и бессодержательной. Премьер помнил свое неудачное выступление на Демократическом совещании и сейчас проявлял осторожность. После этого "бабушка" Бреш-ко-Брешковская, как старейшая из присутствующих, объявила выборы председателя. Большинством голосов таковым был избран бывший министр внутренних дел эсер Н. Д. Авксентьев. Он тоже произнес речь, читая ее по бумажке. Закончил он обращением к союзникам: "С нами всегда великие союзные народы, с нами спаяны они кровью, с нами слиты они в счастье и несчастье, в стремлении к скорейшему почетному миру, и мы им шлем свой горячий братский привет". При этих словах бóльшая часть депутатов встала и разразилась аплодисментами. Сидеть продолжали только большевики и примкнувшая к ним небольшая фракция меньшевиков-интернационалистов.

Большевики появились в зале с запозданием. Перед этим в течение нескольких часов большевистская фракция проводила закрытые совещания в Смольном. Об этом было широко известно, но никто не знал, какое решение было выработано на этой встрече. Впрочем, тайной это оставалось недолго. Вслед за Авксентьевым слово для внеочередного заявления попросил Троцкий. В своей речи он обвинил Временное правительство в проведении контрреволюционной политики. Троцкий заявил, что большевики не хотят иметь ничего общего с "правительством народной измены" и бесправным "предпарламентом". Закончил он словами: "Мы обращаемся к народу: да здравствует немедленный, честный, демократический мир! Вся власть Советам, вся земля народу! Да здравствует Учредительное собрание!"

В зале поднялся шум, раздались крики: "Мерзавцы!", "Идите в свои опломбированные немецкие вагоны!" Под этот аккомпанемент большевистская фракция покинула заседание.

Уход большевиков показал, что сторонники Ленина не намерены больше придерживаться общих правил игры. В немалой мере этому способствовало тайное возвращение в Петроград самого большевистского вождя. Мы не знаем точно, когда Ленин вернулся в столицу. Вероятнее всего, это произошло поздним вечером 9 октября. Приказ об аресте Ленина никто не отменял, и ему пришлось принять меры для того, чтобы остаться неузнанным. Гладко бритый, в парике, скрывавшем лысину, он, по словам видевших его в эти дни, был скорее похож на финского крестьянина, чем на лидера рвущейся к власти партии.

Сутки спустя после приезда Ленина в Петроград, 10 октября, состоялось заседание большевистского ЦК — первое с его участием после июльских дней. Проходило оно на Карповке в доме 32, на квартире не раз упоминавшегося Н. Н. Суханова. Сам Суханов числился меньшевиком-интернационалистом, но жена его, Галина Флаксерман, была большевичкой с немалым стажем. Именно она и предложила свою квартиру для предполагавшегося заседания. Суханов и раньше часто ночевал в Смольном или редакции "Новой жизни". Вероятность того, что он появится в этот вечер дома, была невелика, да и жена накануне посоветовала ему не спешить с возвращением.