Тайна священного колодца - Василий Михайлович Чичков

читал свои заметки под рубрикой «Тротуар», потом с отчаянием бросил газету:

— Не напечатали. Испугались. Ну как же, разве может газета критиковать правительство?! Вот вам свобода печати!

— А вы бы купили полосу и напечатали.

Ренато внимательно взглянул на меня. И, видимо, убедился, что я сказал это без иронии.

— Во-первых, чтобы купить полосу, надо иметь деньги. А за правду у нас мало платят. Я зарабатываю в месяц три тысячи песо. Полоса стоит пять–шесть. Кроме того, ты не думай, что мне продадут эту полосу так просто. Их продают тем, кто пишет «за», а не «против». Но ничего! Я напечатаю это в другом месте.

Это была не просто фраза. Вскоре в свет вышла книга Ренато «Четырнадцать бюрократических поэм и одна реакционная коррида». Очень злая сатира на тех, кто держит в своих руках власть и определяет, какой должна быть свобода печати в Мексике.

Везде из уст в уста передаются строки из этой книги. И когда Ренато идет по улицам Мехико, прохожие отдают дань уважения этому человеку, который никогда не покупает «свободу» печати, а завоевывает ее.

САМЫЙ СИЛЬНЫЙ НА ПЛАНЕТЕ

Леонида Жаботинского я впервые увидел в Дубне, где тяжелоатлеты готовились к Олимпийским играм в Мехико. Я приехал с операторами, чтобы приглядеться к будущим героям олимпиады и написать сценарий фильма.

Жаботинский стоял передо мной как гора, хитро смотрел на меня и жал руку. У него рука большая и мягкая.

— Значит, кино снимать будете, — уточнил Жаботинский. — И мы должны быть артистами?

— Выходит, так! — подтвердил я.

Лицо Жаботинского вдруг стало серьезным.

— Василий Михайлович, у тебя что-то в глазу, — сказал он.

Я протер глаз.

Штангист сделал фигу.

— Видишь? Во какие из нас артисты!

Он был доволен своей шуткой и смеялся, вздрагивая мягким животом до тех пор, пока слезы не появились у него на глазах.

Потом мы гуляли по берегу Волги. С нами шли Куренцов, тренер и доктор. Разговор был далекий от спорта. Жаботинский жаловался доктору на то, что у него бок болит, что есть ему зря не дают, на одном кефире держат. Все это не вязалось с обликом самого сильного человека в мире — разве может у него что-нибудь болеть! Может ли такой гигант питаться кефиром? Но оказывается, может и должен. У него задача — потерять шесть килограммов.

— Расскажи нам, как там, в Мексике? — попросил Жаботинский.

Мы присели на песке. Я рассказывал о мексиканцах. Силач сидел слушал, и на лице его отражались десятки чувств: то мелькнет грусть, то радость, то опять появится недоверчивый, с хитринкой взгляд. «Может, все это и не так, — говорили его глаза, — привираешь. Но у тебя складно получается. Давай дальше».

Когда я кончил рассказ о Мексике, Леня сидел молча.

— В Мексику на олимпиаду приедут сильные ребята, — сказал я. — Как насчет победы?

Леня махнул рукой:

— Шестьсот килограммов никто из них поднять не может. Приходи на тренировку — увидишь…

Тренировка тяжелоатлетов — зрелище очень внушительное. Масса металла и человек. Конечно, в наш век есть подъемные краны, которые поднимают сколько хочешь килограммов, и вроде бы зачем этим делом заниматься человеку? Но тогда как бы он узнал свою силу?

Стоит Жаботинский, и перед ним железная штанга. Он берет ее в руки, будто это игрушка. Не такая уж, конечно, игрушка — в ней сто с лишним килограммов. Подойди — и не сможешь сдвинуть с места. А у него это выходит легко и просто. Он ее поднимает лежа, сидя, стоя. Он поднимает ее столько раз, что в общей сложности набираются тонны.

И вот уже пот льется струйками с его лица. Он тяжело дышит. Он просто изнемогает под тяжестью металла. Он ведет борьбу с этим металлом, борьбу молчаливую, упорную. И никто не знает, как Жаботинский относится к этому металлу. То ли он его друг, то ли он видит в этих толстых железных дисках своих лютых врагов.

То, что дает человеку природа, это еще только маленькая доля для успеха. Нужно развить этот дар. Нужно обрести опыт, волю и лишь тогда выходить на помост.

…Жаботинский делает несколько глотков воды и снова неторопливо натирает руки магнезией, чтобы вцепиться в гриф штанги. Он поднимает ее, опускает. Тренер Айзенштадт дает советы. И снова и снова взлетает штанга вверх и с грозным металлическим грохотом падает на пол.

Начались Олимпийские игры в Мехико. Я прилетел туда вместе с киногруппой, которая снимала фильм «Трудные старты Мехико». Мы отправились в Олимпийскую деревню. Прежде других я увидел Жаботинского. Он стоял, облокотившись на крыло автомобиля, перед корпусом № 8, в котором разместилась советская делегация. Был он в красном тренировочном костюме, фигура его казалась символической.

«Советский богатырь» занят был в этот момент важным делом. В Олимпийской деревне это дело называли «ченч» (обмен). Жаботинский менял значки, всякие безделушки.

Этот большой человек любил «ченч», отдавал ему свободное от тренировок время.

Вместо приветствия Жаботинский вынул из кармана горсть значков и спросил:

— Видишь?

Вчера к Жаботинскому обратились французские кинооператоры, снимающие фильм. Они попросили чемпиона Токио поднять на одной руке рулевого с лодки-восьмерки, который весил всего сорок килограммов.

— Ну зачем я буду силу тратить, — ответил Жаботинский.

Тогда один француз вынул из кармана красивый французский значок и сказал:

— Ченч. Вы поднимите, а я вам дам значок.

— Годится, — ответ штангист. — Я подниму один раз, а ты два значка дашь.

Француз отдал два значка, и вскоре рулевой с восьмерки стоял на вытянутой руке Жаботинского, как на крепком уступе скалы…

К Жаботинскому, конечно, все обращаются с одним и тем же вопросом:

— Верите ли в победу?

Жаботинскому этот вопрос задают чаще, чем другим. Во-первых, потому, что он заметнее, чем другие спортсмены. А во-вторых, потому, что американский тяжелоатлет Пиккет заявил в печати, что на этой олимпиаде он победит Жаботинского и тогда покинет помост.

Когда Жаботинскому сказали об этом, он неторопливо и старательно сложил три своих толстых пальца и показал фигу.

Все рассмеялись.

Возможно, где-то там, внутри, под сердцем, у Жаботинского билась тревога: ведь это не какие-нибудь соревнования — олимпийские! Но внешне этой тревоги не чувствовалось. Не зря местные художник и поэт вывесили у входа в корпус № 8 плакат, на котором Жаботинский изображен рядом с самолетом. Подпись гласила:

Это богатырь российский —

Леня, друг наш Жаботинский,

Мог поднять бы самолет,

Только штурман не дает.

Спокойствие тяжелоатлета, конечно, проверяется не в Олимпийской деревне, а на