Скуки не было. Первая книга воспоминаний - Бенедикт Сарнов

Шампанское было такое же ледяное, искрящееся золотом, как сидр. Какая-то разница между этими двумя напитками, вероятно, была, но по-настоящему существенной для нас тогда была только разница в их цене. А по вкусу (так, во всяком случае, нам тогда казалось) наш любимый сидр, который официантка называла «сидором», ничуть не уступал шампанскому.

Но не менее яркими и острыми стали для меня там впечатления и совсем другого рода.

У хозяев хибары, в которой мы жили, был радиоприемник, и они каждый вечер слушали «вражеские голоса». Стены между нашими комнатами были тонкие, и мы отчетливо слышали каждое слово.

Нам это было в новинку: в Москве заглушка работала во всю ивановскую, и никаких западных радиоголосов мы слушать не могли.

И вот однажды за стеной чужой, как-то уж слишком отчетливо, слишком правильно говорящий по-русски голос произнес:

— Итак, первый этап борьбы за власть в Советском Союзе закончился: Лаврентий Берия получил пулю в затылок.

Фраза эта меня поразила.

По смыслу она совпадала с моими собственными представлениями об этой тогдашней политической сенсации. Официальные комментарии («разоблаченный агент, наймит британского империализма») вызывали у меня и всех моих друзей глумливые шуточки.

О том, как восприняли мы — я и все мои друзья — это сенсационное разоблачение, пожалуй, лучше всего скажет такая история, героем которой был мой дружок Глеб Селянин.

После эвакуации мы с ним переписывались, а году в 50-м он ненадолго приехал из Питера в Москву, и мы опять встретились.

За это время Глеб успел окончить Ленинградский ГИТИС, стал актером. Вышло это, как он сам говорил, случайно. Но вышло неплохо… Но об этом — как-нибудь в другой раз. А сейчас — ближе к теме. К рассказанной мне Глебом истории о том, какую хохму он учудил как раз вот тогда, тем летом 1953-го года.

Глеб и еще трое его приятелей — тоже актеров — отправились в какую-то поездку. То ли в отпуск, то ли на гастроли — не помню. Да это в данном случае и не важно.

Дорога им предстояла дальняя, и подготовились они к ней хорошо. Захватили водочки. Ну и, соответственно, хорошей закуски. И как только обосновались в своем купе, так сразу же и приступили к делу. И выпивали и закусывали аж до самого вечера.

К вечеру их уже слегка развезло, и они решили, что пора на боковую. Улеглись — каждый на свою полку — и погрузились в сладкий сон.

Глеб проснулся на рассвете. За окном стояла какая-то муть. Такая же муть была и у него в голове. Друзья-собутыльники крепко спали. Поезд стоял.

Надеясь, что на воздухе ему станет лучше, Глеб быстро оделся и вышел на платформу. Там не было ни души. Только из черной тарелки радиорепродуктора доносился какой-то особенно торжественный голос диктора. Глеб подошел поближе, прислушался. Голос сообщил ему, что разоблачен и арестован как враг народа и английский шпион Лаврентий Берия — по официальной табели о рангах третий, а по существу второй (если не первый) человек в государстве.

Все похмелье у Глеба сразу выветрилось.

Вернувшись обратно в купе, он хотел было поделиться ошеломительной новостью с друзьями, но те спали как убитые. Спите, спите, голубчики, — злорадно подумал Глеб: в голове у него уже созрела одна идея.

Запрыгнув на свою верхнюю полку, он некоторое время еще ухмылялся каким-то своим тайным мыслям, а потом заснул.

Проснулись они все одновременно — примерно часов в одиннадцать. Ну, и с похмелья, как водится, решили слегка поправиться. Достали специально припасенную на этот случай бутылку, оставшуюся закуску. Разлили. Чокнулись. Выпили.

И тут Глеб начал осторожно реализовывать свою идею.

— Ребята, — сказал он. — Я давно уже хотел с вами поделиться. Мы ведь люди свои… Только вам откроюсь… Поклянитесь, что никому не скажете!

Друзья поклялись.

— Вот что хотите со мной делайте, — сказал Глеб, — чувствую я, что Берия — не наш человек.

Друзья обомлели.

— Да ладно, — сказал тот из них, к которому раньше, чем к другим, вернулся дар речи. — Оставь ты это… Зачем это тебе?

— Ребята, — сказал Глеб. — Я верю своей интуиции. Я просто не сомневаюсь. Да вы только вглядитесь в его лицо… в это гаденькое пенсне… Вот чувствую я, что он английский шпион!

Друзья долго и безуспешно уговаривали Глеба прекратить этот разговор. А потом как-то вдруг замолчали, замкнулись, ушли в себя. Явно решили, что оказались в одной компании с провокатором.

Один из них, мрачно буркнув, что ему надо в туалет, встал и вышел. Но очень быстро вернулся. И уже совсем в другом настроении.

— Ах ты, сука! — радостно хлопнул он Глеба по шее. И сообщил недоумевающим друзьям ошеломляющую новость, которая тем временем уже облетела весь поезд.

Друзья радостно загоготали: у них прямо камень с души свалился. Ну и, конечно, они решили, что по этому случаю им необходимо еще поправиться. И тут же осуществили это, поскольку у них «с собой было».

Не знаю, сумел ли бы, окажись я тогда на месте Глеба, отколоть такой номер. Но устроенным им розыгрышем искренне восхищался и, слушая его рассказ, хохотал до колик. (Глеб ведь не просто рассказывал, а показывал все это в лицах: актер как-никак.)

Я, правда, в отличие от Глеба, к падению Берии отнесся не только с юмором, но и с немалой долей серьезности. Потешался я вместе с ним над дурацким обвинением в шпионаже, лучше которого наши власти, как всегда, не смогли ничего придумать. Само же событие представлялось мне и важным, и значительным.

Но к такому прямому и циничному объяснению случившегося, какое выдал случайно услышанный мною «вражеский голос», я был не готов.

Мне представлялось, что там, наверху, идет все-таки какая-то идейная, политическая борьба. Силы, условно говоря, прогрессивные, стремящиеся, чтобы страна пошла по какому-то новому пути, борются с теми, кто хочет, чтобы все шло, как раньше, при Сталине.

Падение Берии я воспринял как победу тех самых прогрессивных сил. Берия — я не сомневался в этом! — был опасен: его необходимо было обезвредить.

А тут мне говорят, что ничего подобного: просто у них там, под ковром, идет самая что ни на есть вульгарная, шкурная борьба за власть. Берия свою партию проиграл. Выиграли другие. А могло случиться и по-другому. Но не все ли равно? Как сказано у Гейне, и раввин и капуцин одинаково воняют…

Тут было над чем подумать.

Наутро эту версию мы уже живо обсуждали чуть ли не со всеми нашими пляжными знакомыми. Это, кстати говоря, тоже была совершенно немыслимая несколькими месяцами раньше особенность нашей новой — послесталинской — жизни.

Мы стали довольно быстро «оттаивать». И ярче всего этот процесс оттаивания проявился в том, что мы довольно легко обсуждали все эти дела с совершенно, в сущности, нам не знакомыми, впервые здесь встреченными людьми.

Одним из них был прибалт — то ли из Риги, то ли из Таллина — имени его я не помню, но отчетливо помню все тогдашние наши разговоры, а главное, поразивший меня его, как сказали бы мы теперь, имидж.

В тогдашнем моем восприятии это был имидж западного человека.

По всем человеческим своим данным он был, надо сказать, вполне зауряден. Но при этом он очень от нас отличался. Он был человеком совершенно другой, не нашей цивилизации. Пожалуй, это был первый западный человек, которого я встретил.

Мы с женой — и не только мы, но и все прочие тамошние наши знакомцы — интересовались только морем и пляжем. А его интересовало все.

Он жадно расспрашивал всех вокруг, что означает слово «Алупка», почему гора называется Ай-Петри, почему дворец зовется Воронцовским и кто такой граф Воронцов. Повсюду совал свой нос и поминутно щелкал своим маленьким дешевеньким фотоаппаратом.

Этот фотоаппарат — непременная принадлежность туриста — в моих глазах еще больше укреплял его «имидж» западного человека.

Но главная черта его «западности» сказалась — для меня — в том, что, будучи, как я уже отметил, во всем остальном человеком довольно заурядным и даже скучным, политически он был очень продвинут.

Как раз в то время появилась брошюра, изданная к 50-летию первого съезда РСДРП. Это были тезисы ЦК. Весьма важный, как мне тогда представлялось (да так оно на самом деле и было), политический документ.

Всем другим нашим пляжным знакомым, с которыми на другие темы разговаривать нам было гораздо интереснее, чем с нашим прибалтом, эти тезисы были — до лампочки. А прибалт вцепился в эту брошюру с той же страстью, с какой вцепился в нее я. Изучил ее от корки до корки. И пришел к тем же выводам, что и я. Быстро подсчитал, сколько раз там упоминается Ленин (он упоминался там не менее шестидесяти раз), а сколько Сталин (тот был вскользь помянут раза два или три, не больше). И цифровой этот баланс привел его (как и меня) в неописуемый восторг.

Тут окончательно выяснилось, что мы с ним — одной крови.