Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

Павел затянулся сигаретой:

– В интернате. Но это просто рассказ, Марта. Это не о моих родителях и Павел в тексте тоже не я, то есть не совсем я…  – она легонько коснулась его руки:

– Но вы хотя бы знаете, как их звали, да…  – Павел подумал о снимке и записке в его портмоне: «Да, – тихо ответил он, – теперь знаю, Марта».

Павел аккуратно приподнял пожелтевшую папиросную бумагу. Яркая дореволюционная лазурь нисколько не выцвела. Белый коронованный орел на гербе раскидывал мощные крылья:

– Эсте, одна из древнейших княжеских фамилий Италии, отразившая в себе характерные особенности итальянской цивилизации и итальянского принципата. Судьбы рода д’Эсте, страница не одной итальянской, но и европейской истории…

В библиотеке профессорской квартиры, в доме рядом с Академией Художеств, поблескивали переплеты тяжелых томов. Шторы в комнате задернули, осветив полки одним торшером:

– Брокгауз надежнее, – шепотом сказал Павел сестрам, – хотя я уверен, что в Большой Советской Энциклопедии тоже есть такая статья…  – Брокгауз на пяти страницах подробно перечислял аристократов из итальянской и австрийской ветвей рода:

– Младшая ветвь, – Павел упер палец в абзац, – после смерти в 1803 году герцога Эрколе Ринальдо д’Эсте, кроме его дочери, единственной законной наследницы, герцогини Марии, в будущем эрцгерцогини Австрии, остался внук покойного, Эрколе Паоло, наследник сына герцога от морганатического брака…  – сестры потрясенно молчали, – Его Святейшество Папа Римский, по настоянию тети малыша, даровал ребенку графский титул и привилегию носить имя его предков. Потомки Эрколе Паоло проживают во Флоренции. В их владении находится палаццо д’Эсте, прекрасный образец архитектуры высокого Ренессанса…  – Надя шепнула:

– Ты герцог…  – Павел почти весело отозвался:

– Не герцог, а граф, и то по материнской линии…  – он вспомнил тихий голос Алевтины Петровны, смотрительницы в зале Леонардо:

– Когда ты в первый раз сюда зашел, я едва сознание не потеряла. Я подумала, что передо мной Павел…  – они стояли у деревянного шкафчика смотрительницы, в служебной комнатушке, – он сюда подростком каждый день бегал. Я тогда первый год работала, а его мать в Эрмитаже служила со времен НЭПА…  – в руке Павла оказалась фотография его самого. К черно-белому снимку приклеили ярлычок:

– Член кружка юных историков, Павел Юдин, выступает с докладом на конференции молодых исследователей, Ленинград, 1932 год…  – Алевтина Петровна неслышно добавила:

– Когда их арестовали в апреле сорок седьмого, все фотографии…  – старуха повела рукой, – и даже имена их больше никогда не упоминали. Но снимок я сохранила в память о Павле, о матери его…  – женщина вздохнула:

– Как пришло извещение, что он без вести пропал, она сдала сильно. Потом сестра его, Наталья погибла, разбилась под Москвой. Наталья была летчицей, она до войны пропадала в Осоавиахиме, прыгала с парашютом…  – мать Павла Юдина не пережила первой блокадной зимы:

– Мы ее на саночках отвезли…  – старуха помолчала, – куда всех отвозили, на Московскую заставу. Павел с Лючией ходили туда с цветами, как вернулись они…  – Алевтина Петровна отерла глаза:

– Ему дали орден, говорили, что он герой, что он сражался с партизанами в Италии. Он защитился в начале сорок седьмого года, Лючия тоже писала диссертацию, но после их ареста провели собрание. Называли их шпионами, агентами запада…  – сухая рука погладила его ладонь:

– Бери снимок и уходи, милый…  – Павел помотал головой:

– Алевтина Петровна, но был двадцатый съезд, двадцать второй съезд… Их должны были реабилитировать, пусть и посмертно…  – ее лицо замкнулось:

– Не всех реабилитировали-то, милый мой. Мой муж…  – старуха перекрестилась, – сгинул на Соловках в тридцать пятом году. Никакой реабилитации я не дождалась. Я ведь поэтому в Эрмитаж и пришла. Из школы меня выгнали, как жену контрреволюционера…  – Алевтина Петровна, в прошлом учительница рисования, сама едва избежала ссылки после убийства Кирова:

– Но в тридцать пятом году еще не сажали, – недоуменно сказал Павел. Старуха поджала морщинистые губы:

– Сажали всегда, милый мой. Держи фото, я тебя не видела и не говорила с тобой…

За стеной, на купленной у интуристов пластинке, гремел рок. Хозяева хаты, как выразился Иосиф, пребывали на академической даче в Комарово:

– Однако их сын в городе, – усмехнулся он, – вечеринки он любит больше подготовки к университетским экзаменам… – в большой гостиной толкались танцующие пары. На кухне дымили травкой в растворенное в белую ночь окно. Аня потрогала вырванный из блокнота листок:

– Но как же ее фото…  – спросила девушка, – неужели нигде не сохранилось снимка…  – она смотрела на серьезное, юношеское лицо Павла Юдина:

– Павел похож на отца, как две капли воды, – подумала Надя, – наверное, его мать, Лючия, попала в обслугу виллы. Она была итальянкой, она знала языки. Или она писала портрет нашей мамы…  – близняшки смутно помнили большой холст, висевший над камином. Павел нарочито спокойно убрал листок и фото в карман пиджака:

– Вообще ничего не сохранилось, – его голос задрожал, – если бы не случайность, я бы и этого не нашел. И мне никогда не пришлют справку об их реабилитации…  – взяв окурок, Павел глубоко затянулся:

– По нашим документам, то есть филькиным грамотам, я даже не их сын. Но теперь понятно, почему меня тянет во Флоренцию…  – Павел не надеялся найти могилы родителей:

– Это в рассказе так случается, – невесело подумал юноша, – а маму и папу сбросили в расстрельный ров. Их реабилитации ждать не стоит, Комитет такого не позволит. Я их не знал и никогда не узнаю, СССР отнял у меня семью…  – ласковая рука отерла слезы с его лица. Он и не понял, как Надя и Аня оказались рядом:

– Ты наш брат, и так будет всегда…  – близняшки обняли его, – мы помним, как кричали ему…  – Надя запнулась, – Котову, что ты наш брат…  – Аня погладила его по голове:

– Мы тебя звали Поль, по-французски. Ты Паоло, это ваше родовое имя…  – подросток шмыгнул носом:

– Я не Левин…  – Надя поцеловала его рыжеватый висок:

– Нет, ты Павел Юдин, сын героя войны. Ты граф д’Эсте…  – она кивнула на герб, – пусть и по материнской линии. У тебя, в конце концов, есть свой дворец…  – Павел легонько улыбнулся:

– Куда еще надо добраться…  – музыка стихла, в дверь постучали кулаком: «Левины, идите сюда. Голос Америки пробился через заглушку, сейчас узнаем, что происходит в Новочеркасске!».

– Если я заболею, я к врачам обращаться не стану…  – на парня с гитарой шикнули, он затих. В заграничном, портативном приемнике раздавался треск, но компания хорошо слышала уверенный голос ведущего:

– В Лондоне девять часов вечера, второго июня…  – антикварные часы в профессорской гостиной показывали одиннадцать, – прослушайте последние новости. Совместная передача Голоса Америки и Русской Службы BBC…  – в приемнике что-то завыло. Выматерившись сквозь зубы, Иосиф подвинул аппарат ближе к раскрытому окну:

– В Выборге лучше ловит, – сказал кто-то шепотом, – там заглушки не такие сильные…  – другой парень усмехнулся:

– Еще лучше ловит в Хельсинки, но нам туда не добраться…  – ведущий пробился через треск и вой:

– Восстание в Новочеркасске продолжается. Мы пускаем в эфир полученную вчера запись подпольной радиостанции бунтующих…  – голос говорящего был твердым, четким. Павел мимолетно подумал:

– У него прибалтийский акцент, как у комитетской твари, товарища Рабе…  – он помнил фамилию в рабочем удостоверении якобы гегемона, – но что ему делать в Новочеркасске? То есть понятно, что. Если он в городе, он стреляет по рабочим, а не выходит в эфир с тайного передатчика…

– Говорит Новочеркасск…  – сгрудившиеся у приемника затаили дыхание, – товарищи, танковые войска, введенные в город, братаются с рабочими. Так называемые коммунисты, присланные сюда из Москвы, трусливо затаились в здании горкома. Мы удерживаем завод и прилегающие кварталы. Начинается строительство баррикад…  – голос оборвался. Ведущий добавил: