Бегом на шпильках - Анна Макстед

Робби сдавленно хихикает.

— Сам не знаю, почему, но звучит похабно!

У меня даже руки чешутся: так и хочется взять Робби за шкирку — и сунуть этим его добродушным лицом прямо в мусс.

— Ммм, — Алекс облизывает ложку. — Просто объедение. Как мило, Натали, что ты не забыла мой новогодний зарок.

Она хлопает своими ресницами, пародируя полный экстаз. Украдкой бросаю взгляд на Энди. Он не сводит с нее глаз. Ну, все, с меня хватит! Я плюю в лицо этикету и закуриваю.

— Кто-нибудь хочет кофе? — Стараюсь, чтобы голос звучал как можно дружелюбней.

Гости реагируют так, будто под словом «кофе» зашифрованы либо «мышьяк», либо «игра в шарады».

Робби громко кричит:

— Не-а, мне не надо, спасибо, я еще после вчерашнего-то не отошел, который, кстати, час, черт, уже так поздно… — Я удивленно смотрю на часы, которые показывают 21:37. — …Я, пожалуй, буду выдвигаться, все было просто замечательно, Нэт, еще увидимся, пока, Энди, и очень приятно было снова увидеть тебя, Саша, ой, извини, Алекс, всем пока, до скорого.

С этими словами он целует меня, затем — Алекс (легонько, в щечку), жестом прощается с Энди и исчезает за дверью.

Алекс, слегка пошатываясь, поднимается из-за стола.

— Мне тоже пора, Натали. Я вызову такси. — Она улыбается. — Отличный вечер. Кто бы только знал!

— О… Я — знала.

Она крепко обнимает меня. Я слабо отвечаю. Энди болтается тут же. Ловлю его взгляд: он улыбается. Так и хочется влепить ему пощечину.

— Спасибо, — дышит она мне в самое ухо. — Спасибо тебе, Натали.

Для тех, кто не имеет ни малейшего понятия об истинном значении слова «подтекст», поясняю: Алекс благодарит меня за жесткий, как камень, ужин. Затем отодвигается и улыбается мне прямо в глаза: эдакой ужасно многозначительной улыбкой. Нет никаких сомнений: она дает понять, что снова хочет вернуть его обратно. О боже! Не будь она такой милой и славной, возможно, сердце щемило бы не так сильно. Не будь она моей подругой, я хотя бы выиграла утешительный приз: ненависть к ней. А так получается, что я злюсь на нее, одновременно злясь на себя. Энди неожиданно объявляет:

— Зачем тебе брать такси, Алекс? Я выпил всего один бокал, да и то час назад. Я отвезу тебя.

— Ты уверен? — спрашивает она застенчиво. — Это же в Западном Лондоне! Это совсем не обязательно.

— Все нормально, — говорит он, а мой мозг заходится истошным криком: «Один бокал — это все равно опасно! Говорят же: „Не пей за рулем!“», — если ты, конечно, ничего не имеешь против «воксхолла-астры».

– «Воксхолла-астры»? — смеется она. — Я смотрю, твой стиль изменился.

— У меня много что изменилось в жизни, — отвечает он с широкой улыбкой.

С таким же успехом я могу быть просто мухой на стене. Прихлопните меня кто-нибудь, пожалуйста.

К сожалению, никто не реагирует на мой зов. Когда голубки вылетают в ночь, до меня доносится смешок Алекс:

— Ты, похоже, забыл, Энди. Я сужу о мужчинах не по их машинам.

Глава 44

Мэтт ничуть не раскаивается в своем поведении вечером в понедельник. Он говорит, что практически захлебывался тестостероном и считал своим долгом быть «королевой ночи», тем более, что все от него только этого и ждали. Он на славу порезвился с Энди и Робби и до смерти запугал Криса. А Тони вообще давно нуждался в уроке скромности. Мэтт уверяет, что Мел совершенно не обиделась, поэтому с какой стати обижаться мне. Я отвечаю, что Мел не обиделась только потому, что решила, будто все дрались из-за нее.

— Я-то как раз не обиделась, Мэтт, я просто беспокоюсь. Тоже мне, королева ночи. Скорее, королева убийц.

Мэтт оправдывается, что сделал это ради меня.

— Я знаю, — вздыхаю я. Мой мозг как молочный коктейль, но я все же чувствую, что Мэтт искренне огорчен. — Мне жаль, что я сама не врезала ему. Спасибо, Мэтт.

— Кстати, и следовало. Знаешь, как Стивен разозлился на меня?! Мол, лезу в драки, веду себя как деревенщина.

— Ого, он-то что выступает? — изумляюсь я. — После того, как сам вывалился из окна, сломал обе ноги, да еще и трещину в бедре заработал!

— Я тоже ему на это указал. Ладно, давай не будем попусту тратить время. Как там твой красавчик-квартирант?

— Ну, есть кое-какие новости. И все до одной — плохие.

И рассказываю ему все.

— Шалунишка Энди, — говорит Мэтт, буквально задыхаясь от чувств. — Никому не может отказать.

Мне хочется добраться до того конца провода и придушить его.

— А может, он сделал это просто из вежливости? Может, он…

— Заголовок на первой полосе! — громко кричит Мэтт. — «Этот парень вовсе не хотел с ней трахаться! Он сделал это просто из вежливости!» — Отсмеявшись, он добавляет: — Прости, дорогуша, но таких в природе больше не осталось!

Тяжело опускаюсь на стул. Странно, но я так до сих пор и не научилась мириться с тем, что даже самые классные парни носят в себе тот самый сволочной ген, который может активизироваться безо всякого предупреждения. Энди так и не вернулся домой вчера, а я все еще ищу уважительные причины его отсутствию. Не могу поверить, чтобы мужчина сегодня клялся в вечной симпатии одной женщине, а завтра взял — и сбежал к другой. Как он мог?! Да запросто, судя по всему. Конечно, я сама все это устроила. Но ведь я всего лишь хотела прогнать призрак прошлого. Я ведь не думала, что он переспит с этим призраком. Но ведь мог хотя бы позвонить. Уж такой-то мелочи я, наверное, заслуживаю?!

А может, у него из «астры» вывалился двигатель, механики сказали, что ремонт займет кучу времени, и Алекс предложила ему переночевать у нее на диване? А может, они проболтали всю ночь и Анди просто уснул на диване? А может, Алекс поняла, что все еще любит его, а он понял, что уже не любит ее, и она расстроилась, расплакалась, а Энди остался из жалости и заснул на диване?

А что, если нет никакого дивана? Почему Энди не позвонил? Может, он ехал домой, попал в аварию и сейчас лежит где-нибудь в больнице? Не хочу даже думать о том, что лучше: авария или секс с Алекс.

— А вдруг он попал в какую-нибудь неприятность?

— О нет, — возражает Мэтт. — Энди, похоже, весьма благоразумный парень. Я уверен, он воспользовался презервативом.

Когда я кладу телефонную трубку, то едва сдерживаюсь, чтобы не броситься к холодильнику и не прикончить остатки шоколадного мусса. Чувствую, как меня переполняют злоба и гнев, и хочется опять, по старинке, заняться самоуничтожением. Рывком распахиваю кладовку: жестяная банка «Бендикс» призывно поблескивает: «Ну же, давай, ты же знаешь, что хочешь этого». Я представляю, как разрываю целлофан, лихорадочно вожусь с крышкой, отрываю ее и, одну за одной, вынимаю жирные, комковатые конфеты: эта сливочно-помадная масса, густая и липкая, это неудержимо-маслянистое ощущение набитого рта. Хватаю банку. Притупить боль. Ногти царапают обертку.